Чай со слониками - Вячеслав Харченко

Зашел в галерею «Танин» – нет Лели, зашел в «Фаланстер» – нет Лели, зашел в «Билингву» – нет Лели.

С горя поехал в магазин «Метро» за белыми рубашками, – у нас теперь все на службу ходят в белых рубашках, – а там, в рыбном отделе, Леля выбирает омаров.

Вот так всегда. Ищешь чего-то, ищешь, мечешься как малек на мелководье, а потом остановишься, застынешь даже не в раздумьях, а просто так, с пустой головой, а оно тебе само в руки плывет и никакого особенного напряга и не надо.

– А где Стасик с Олегом?

– У Олега сегодня мужской день, он сидит с сыном.

– А как Василий Петрович?

– Строит супермаркет около Дорогомиловского рынка.

Поцеловались в щечку, выбрали омаров и разбежались.

* * *

Надевал рубашку и в кармашке нащупал карточку, которую мне дала Нина Сергеевна в Заволжске. Посмотрел, посидел и набрал номер. В трубке абсолютно детский голос, трогательный и дрожащий.

Начинаю почему-то басом:

– Алло, Наденька, я от твоей мамы.

Поговорили про то про се: про стихи, про художников. Наденька оказалась двадцатилетней студенткой факультета журналистики МГУ. Пишет диплом по Заболоцкому, «Не позволяй душе лениться». Про политику немного поспорили, она ходит на митинги. Пригласил в Булгаковский дом на Сикорского.

Сикорский когда-то в молодости был большим поэтом, его печатали толстые журналы, по стране в списках ходило одно его стихотворение про космонавтов и ракеты, но потом, чуть позже, лет через десять, что-то с ним приключилось, и стихи пошли какие-то выхолощенные, а рядом не нашлось честного человека, который бы сказал ему об этом. Сикорский мог бы измениться или вообще перестать писать, что было бы, конечно, большим благом для русской поэзии.

В миниатюрной, задорной, розовощекой Наденьке мне нравилось все. Смущала только разница в двадцать лет. Рядом с ней я чувствовал себя папой и разговоры вел в основном поучительные, нравственные, полные культурного смысла и философских откровений, но в Булгаковском зашел в туалет, а дверь не закрыл, и вот тут протискивается Наденька и начинает меня целовать и даже более того.

После этого урока любви тон мой снизился, о моральных ценностях я не заикался, да и о философии как-то не очень разглагольствовал.

Если честно, Наденька меня пугала. Не знаю даже чем. Не знаю, как это передать. Раскованностью, что ли, беспокойством, абсолютной открытостью, – с ней невозможно было лукавить.

Рядом с ней я чувствовал себя толстокожим твердокаменным дубом, на котором даже говорливые серебристые сороки боятся вить гнезда, опасаясь, что в самый неподходящий момент дерево рухнет на землю и под своей корявой кроной погребет все их незамысловатое хозяйство.

* * *

С Андреем поехали в баню в Люблино. Это последняя баня в Москве, которая топится дровами. Была еще одна на Лосином Острове, но ее закрыли, точнее, перевели на газ. А в газовых как: нагревается быстро, но хороший пар сложно сделать. Он обжигает и уходит стремительно. Обычно в газовых банях жару напустят, всех положат на пол, а потом размахивают полотенцем, чтобы резко опустить тепло с потолка.

В дровяной бане все не так. Печка нагревается медленно, но зато пар висит долго. Можно довести температуру до 120 градусов, но это никак не отразится на вашей коже – жечь не будет.

Сидели мы, сидели с Андрюхой, а он вдруг говорит:

– Не понимаю я Раю. Как будто она всегда хочет затеять драку. Приходится сдерживать. Очень тяжело.

«Вот-вот, и я ничего не понимаю», – подумал я.

– Все беды на земле от мужчин средних лет. Стоит у них уже плохо, вот и бесятся, – сказал Андрей, мужчина средних лет, мне, мужчине средних лет.

После пятой парилки выпили по сто и вышли на улицу. Если бы была зима, окунулись бы в снег, хотя это занятие в Москве смешное. Снег ведь грязный, кислотный. Но зимой много охочих до снежного растирания, а сейчас лето. Постояли покурили. Андрей посмотрел на березку, вытянутую до девятого этажа соседнего здания, и крякнул:

– Странно мы с тобой дружим, Игорек.

Я сплюнул в урну и ничего не ответил.

Рядом сидел огромный, огромный, огромный толстый мужчина и радовался жизни. У него три подбородка, из-за обширного живота не видно яиц, жирные руки, ноги, бока, лопатки, спина. Он сидел напротив нас, пил из горла «Балтику-9» и вызывающе, неестественно и нескромно улыбался. Свет от этой улыбки падал на нас с Андреем, и нам казалось, что восходит солнце, хотя на улице было пасмурно.

– Как можно быть таким толстым и радоваться жизни? – сказал я на ухо Андрею.

– Он просто очень мало знает, очень мало знает, – ответил мне кандидат физико-математических наук Андрей Сергеевич Матвеев.

* * *

У Наденьки сессия. Она то и дело звонит мне на мобильный, и я подолгу рассказываю ей о современной поэзии. У нее курс «Современная поэзия», вот я и рассказываю. Честно говоря, я плохо помню стихи, но хорошо знаю, кто с кем спит, кто с кем живет, кто кого издал и чего это стоило.

Наденьке очень нравятся мои рассказы. Она говорит, что они живые и непосредственные. В перерывах между зачетами мы встречаемся и немного развратничаем.

У Нинель и Вани ГИА. Его, бедного, натаскивали как собачку Павлова, только что слюна не капала. Он так и не знает, куда подать документы. Мне видится, что Ваня технарь. Однажды я полчаса не мог разобрать безынерционную катушку, а он подошел и легким движением открыл кожух. Нинель же хочет отдать его на филолога. Ей очень нравятся филологи и не нравятся математики. Ее бывший муж – математик.

* * *

Статью о ГИ я написал. Получилась ерунда, но уж такие статьи меня никто писать не учил. Вообще, очень тяжело узнавать о человеке все самые интимные подробности, тем более в такой ситуации, как моя.

Дописывал статью дома, уже под утро. Параллельно смотрел НХЛ «Вашингтон» – «Нью-Йорк Рейнджерс», и когда Овечкин в седьмом матче забивал победный гол, я писал письмо Ивану Ивановичу, в которое вложил файл со статьей.

И вот когда оставалось только нажать кнопку «Отправить», я замер и тупо смотрел в каком-то трансе на фотографию Гагарина, висевшую на стене в моей гостиной. Я ни о чем не думал, мыслей не было, голова пустая, даже не пустая, а как будто ее нет совсем на плечах.

И тут где-то за окном, из соседской форточки я услышал:

«Информационная служба “Роскосмоса” в пятницу, 7 сентября, заявила, что причиной падения спутника “Инфотэкс” стали неполадки в двигательной установке третьей ступени ракеты-носителя “Союз”, которая выводила аппарат в космос. Как подчеркнули в космическом ведомстве, аппарат упал на 421-й секунде полета в Тюменской области в районе Тобольска».

Когда я очнулся – письмо ушло адресату.

* * *

Утром встаю, собираюсь на работу – состояние анабиозное. Рыжика-2 еще не покормил, зашел в туалет, выхожу – слышу визг и вой. Отдавил котенку лапку.