Властимир - Галина Львовна Романова

Властимир опустил глаза — на грязной морщинистой ладони волхва поблескивал перстень, на котором искусно был вырезан ворон с мечом и спираль.

— Нет. — Он убрал руку.

— И верно! — захихикал волхв, пряча кольцо. — Свое в свой срок получишь, и скоро, коли поймешь. А теперь уезжай, — он показал князю на выход. — Сперва на солнце, чтобы в очи светило, а потом, в березняке, направо повернешь… Поезжай — не заплутаешься, князь резанский…

Хитрый прищур старика не понравился Властимиру, и он поспешил покинуть пещеру и выйти к Облаку, который бросился к нему с радостным ржанием, словно надежду дождаться хозяина потерял. Загадочный старик не последовал за ним, и Властимир, не тратя времени, поехал в указанном направлении.

На сей раз лес не играл с ним в прятки, лешие шуток не шутили, и, когда солнце опустилось к скорому закату, он выехал в березняк. Вскоре впереди послышался конский топот, и навстречу выехало несколько всадников. Увидев Властими-ра живым и здоровым, они окружили его и поехали назад — Торболд беспокоился о пропаже гостя и весь день искал его по окрестным лесам. Уже приехав, князь узнал, что отсутствовал он целый день, ночь и еще полдня.

Поездка в лес не прошла для Властимира даром. В ту ночь он не мог сомкнуть глаз и долго думал, часто выходя из терема на высокое крыльцо и глядя в темноту. Хотелось вернуться в лес к тому волхву — он чувствовал, что там осталась тайна, которую он знал, но забыл. Ветер, прилетая из ночной прохладной дали, навевал какие-то слова. Властимир чуял, как они вьются вокруг него в ночи — тайный язык деревьев, трав и кустов, недоступный даже лесовикам, но понятный тому смертному, кто смог прикоснуться сердцем к сокровенному. Иногда ему казалось, что он понимает несказанные слова, но смысл их исчезал в тот же миг, как дым. А Властимир был совершенно уверен, что в них и есть та самая тайна, которая не дает ему заснуть.

Только под утро, когда ветер с полей стих и запели петухи, он забылся беспокойным сном.

Весь день он раздумывал, ища ответ на свои сомнения, и к вечеру понял свою судьбу. Он сообщил о своем решении Торболду — не знавший, что случилось с князем в лесу, варяг посоветовал немного подождать, не спешить.

Но наутро следующего дня Властимир стал собираться в путь. Едва проснувшись, он велел седлать Облака, собрать в тороки запас хлеба для себя и ячменя для жеребца, и, когда солнце поднялось над землей, он сошел с крыльца.

Провожать его вышли воевода его дружины и сам Тор-болд. Отрок держал в поводу Облака — предчувствуя долгий путь, жеребец бил копытами по земле, грыз удила и пофыркивал.

Властимир сам осмотрел упряжь, проверил, сколько и чего сложили в мешки, и еще раз повторил воеводе, что он должен сказать его матери и брату по возвращении в Резань — он не поведал воеводе ничего о причинах своего отъезда и о том, что едет, сам пока не зная, куда и зачем, а просто потому, что тянет его в дорогу, и все тут.

Только Торболд догадывался об этом.

— Ты все-таки едешь? — спросил он, когда они остались одни.

— Должен ехать, — кивнул князь. — Иначе не могу — земля зовет.

— Я тебя не понимаю, — признался варяг. — Ты особенный, я таких ни дома, ни здесь не встречал. Может, есть еще где-то за морями страна, где живут такие же люди, как ты, с таким же сердцем, но пока никто до такой земли не добрался. Поезжай, и пусть хранят тебя боги!

Они обнялись на прощание по обычаю троекратно, и Торболд потянул с пальца перстень.

— Вот, возьми. — И надел его на палец Властимиру. — Когда-то такой перстень получал всякий, кто приходил на эту землю за Рюриком и выполнял его поручения. Я не знаю, куда ты едешь и что встретится тебе на пути, но сейчас на дорогах неспокойно. Он защитит тебя от варягов — любой из них признает этот знак Рюрика и поможет тебе.

Властимир повертел серебряное кольцо с печаткой, на которой был выдавлен трезубец, обрамленный листьями, сложенными в венок. Это был личный герб Рюрика, символ его власти.

— Благодарствую, Торболд. Это поистине бесценный дар.

— Прощай и знай, что мы помним о тебе!

В знак почтения и благодарности Властимир коснулся герба губами и потянулся к истомившемуся в ожидании Облаку. Но не успел он вскочить в седло, как на крыльце показалась Красава.

— Брат!

Красава выскочила как была — в домашней поневе, простоволосая — коса с растрепавшимся концом болталась на плече. Сейчас она не была похожа на княгиню — простая женка, такая же, как и другие жены и девы, что от века провожали на труд и подвиг мужей, отцов и братьев. И ни капли не осталось в ней от той шаловливой девчонки, что три года назад покорила сердце молодого варяга. К груди она прижимала сына. Годовалый мальчик еще ничего не понимал, только таращился тревожно.

Красава сбежала с крыльца и протянула князю племянника:

— Прощай, брат! Властимир принял ребенка.

— Счастья тебе, Игорь сын Торболда, — негромко сказал он. — Ради тебя еду!

— Береги себя, — всхлипнула Красава, припав к его плечу. — Возвращайся жив!

Торболд нахмурился:

— Иди в дом, женщина, не пророчь беды заранее. Властимир вернул ей малыша. Почувствовав что-то, тот заплакал, и Красава поспешила уйти. Мужчины смотрели ей вслед.

— Женское сердце — вещун, — тихо молвил Властимир. — Но я еду. Не могу не ехать. Там кровь льется — если не остановлю ее, и сюда беда доберется. Ради Игоря твоего.

— Тогда, может, ехать и мне?

— Нет, Торболд. Это — мое дело, я о том наверняка знаю.

— Ну, тогда прощай!

Красава не ушла в дом. С крыльца, передав ребенка мамке, она смотрела, как, махнув рукой в последний раз, Властимир выехал за ворота двора. Он еще мелькнул на улице — сверху было видно далеко, — но за углом пропал, будто его и не было.

Облак бежал ходко, радуясь дороге. Он фыркал, играл под всадником и норовил перейти на скок, чего давно с ним не бывало. Легко, как на крыльях, вынес он князя за городские ворота, простучав подковами по бревнам моста, и поскакал по дороге, по которой навстречу князю уже торопились в город люди. Многие провожали его взглядами, иные ломали шапки — князь кивком отвечал им, но не останавливался.

Только один раз сдержал он бег коня — пройдя версты три-четыре, дорога разделилась у придорожного камня на три. Правая убегала на север, в сторону Ростока и Новгорода, левая — на юг, к Резани и далее, до Киева и Чернигова. Центральная взбиралась на холм впереди, долго извивалась на нем, как змея с перебитым хребтом, а потом пропадала в частом ельнике. Что скрывали ели за широкими лапами, словно руками загораживая это от людского глаза, он не ведал, но пришпорил Облака и поехал прямо.

Утомленная бегом, дорога доползла до лесной чащи и там наконец замедлила ход, истончившись до узкой тропы. После ельника, где ей пришлось продираться сквозь колючки, она еле плелась по земле, почти не поворачивая, будто оберегая исцарапанные бока, но в густой лесной чаще ожила, заскакала меж корней деревьев по склонам овражков и вдоль течения ручья.