Король Карелии. Полковник Ф. Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг. - Ник Барон

Мы не могли позволить врагу ударить в наше самое слабое место — растянутую линию коммуникаций и снабжения, поэтому наши фланговые роты проявляли особую бдительность. В этом они были столь усердны, что однажды захватили разведчика — красного финна из отделения майора Бертона; по счастью, они доставили его живым, и мы смогли войти в контакт с его колонной, которая двигалась из Кандалакши к финской границе со стороны нашего правого фланга на расстоянии примерно 75 верст. Похожую ошибку совершили и люди Бертона, захватив одного из наших курьеров, которому из-за этого не удалось добраться до места назначения. Это вызвало сильное беспокойство у генерала Мейнарда, так как он не получал от меня известий и течение семи дней, и, чтобы определить наше местонахождение, он отправил вверх по реке гидроплан.

Самолет прилетел после того, как мы захватили Лусалму, и, согласно сигналам, о которых мы условились перед выходом из Кеми, на иоле на окраине деревни мы разложили простыни, чтобы пилоты могли нас обнаружить. Жители, словно зачарованные, наблюдали за появившимся в небе самолетом, а когда он скользнул на поверхность реки и причалил к нашей посадочной площадке, их эмоции били через край. Многие женщины вышли на улицу, опустились на колени и начали креститься. Я никогда не видел пилотов более смущенных, чем эти два молодых человека, когда они спустились на берег и старухи начали хватать и целовать их руки, очевидно, считая их посланцами с небес. Пилот и его штурман пережили эту встречу вполне благополучно, и я даже думаю, что сильные чувства, проявленные жителями деревни, усилили их энтузиазм по отношению к нашему карельскому предприятию.

Мы были уже готовы покинуть Лусалму, как лейтенант Фрайер доставил документ, который меня сильно расстроил. Чтобы нагнать меня, лейтенант передвигался со средней скоростью 40 миль в сутки, меняя гидов, через реки и болота, по лесным тропинкам — все это в течение трех дней и ночей: весьма выдающееся проявление настойчивости и выносливости. В этом донесении содержалось подробное описание военного положения мурманских сил и, в частности, очень опасное положение Карельского полка . Излагая свои доводы — они были очень убедительны в свете новых тревожных вестей о численности и планах противника — генерал сообщал, что, согласно разведке генштаба, в Финляндии находилось 70 тыс. немцев, и половина от этого числа угрожала Мурманским силам именно через Карелию! Поэтому предполагалось отвести почти все войска к северу, оставив Кемь и железную дорогу к югу от Кандалакши. С теми карелами, которых удалось бы убедить, нужно было отступить к Кандалакше; в случае их отказа генерал мог предоставить нам продовольствие на зиму на 800 человек, однако не мог гарантировать зимнего обмундирования. Британскому составу Карельского полка была дана полная свобода действий в соответствии с их собственным выбором, я не должен был давить на своих подчиненных, чтобы убедить их принять то или иное решение. Однако всем британским офицерам было рекомендовано вернуться в Кемь до конца сентября — по крайней мере, если я не желал остаться здесь в качестве «Короля Карелии». При любом нашем решении генерал обещал оказать всю возможную помощь.

Я был крайне разочарован, более того, на мои плечи был возложен необычайно большой груз ответственности — либо бросить эту землю и ее людей на произвол безжалостного врага, который бы, несомненно, вернулся, или форсировать наступление и постараться закончить за две недели кампанию, которая вполне могла растянуться на полгода. Я всегда был готов выполнять приказы начальства, но я также знал, что бесполезно даже пытаться убедить карелов оставить свою столицу в руках противника, бросив жен, семьи и все имущество. Трудно было представить, что могло подвигнуть их на подобные действия, к тому же приказ исходил от представителей государства, которому они не приносили формальной присяги на верность. Также возникал вопрос о судьбе наших русских друзей и лояльных нам кемских чиновников, беззащитным положением которых не преминул бы воспользоваться Спиридонов со своими большевиками. Мне казалось, что, если мы будем следовать той политике, к которой склонялся наш штаб, это нанесет урон доброму имени Британии, так как местные жители воспримут наше отступление как самое настоящее предательство. Мы обсудили этот вопрос с карельскими офицерами, и они согласились частично выполнить инструкции генерала — после освобождения Карелии послать от 400 до 600 неженатых мужчин в Кандалакшу. После этого я написал полковнику Маршу о решении карелов, а также о моем собственном — оставаться с ними до тех пор, пока не будет закончена эта работа.

В донесении полковнику Маршу я также высказал свое мнение о предложении эвакуировать гарнизон Кеми и о неминуемых последствиях и предложил, чтобы эвакуацию отложили на максимально поздний срок, а также чтобы карелам была предоставлена возможность обеспечить требуемую защиту города. Я добавил, что разведданные, полученные в нашей штаб-квартире, были, без сомнения, подстроены врагом — столь большая численность войск могла существовать разве что в воображении вражеского штаба, — и что в данных карельской разведки нет ни малейшего подтверждения новостей и слухов, получаемых из Швеции и других мест.

У нас имелось несколько хороших агентов — родственников офицеров нашего штаба — которые собирали для нас информацию в Финляндии и в чьей достоверности и лояльности у нас была полная уверенность. По последним данным, полученным от них, вражеские войска в Карелии насчитывали три тысячи человек, практически без резервов.

Через несколько дней нас посетил майор Бертон, преодолевший примерно 100 верст по труднопроходимой местности, чтобы проконсультироваться с нами по вопросу продолжения нашей маленькой войны. Сказать, что он был возмущен, значит передать лишь небольшую часть его чувств. Во время войны офицеры имеют обыкновение меньше сдерживаться в выражениях по раздражающим их вопросам, но Бертон с легкостью превзошел всё то, что я слышал до сих пор; его обороты были настолько витиеваты, что пехотинцы пришли в восторг, а доктор от смущения покраснел. Из того, что нам удалось понять, Гнило ясно его недовольство новыми приказами. Он остался на одну ночь, и на следующий день отбыл в весьма довольном расположении духа, вернувшись к нормальному английскому языку, чему способствовали наши договоренности о дальнейших совместных действиях. Бертон во всех отношениях был большим человеком — храбрый, одаренный и жизнерадостный, он вызывал в людях исключительно симпатию. С того дня мы действовали совместно, в совершенной гармонии, преодолевая все те трудности, что возникали во время нашего пребывания в России.

Карельский полк убедился в настоятельной необходимости изгнать врага за наиболее короткое время. Поэтому мы решили действовать с большим риском, чем в обычных условиях, что неминуемо вело к лишним потерям, которых удалось бы избежать в другой ситуации. На самом деле, эта гонка со временем стала для нас новым стимулом, все выражали большое удовлетворение отменой приказа оставить Карелию и Кемь и разрешением нам с Бертоном продолжить кампанию. Это внесло изменения в наши планы, так как теперь нам не было необходимости защищать нашу базу в Кеми от другого врага , в то же время продолжая сражаться с немцами и финнами.

Время от времени вражеские разведчики пытались проникнуть в тыл нашей главной колонны, но с ними разбирались либо наши речные заставы, либо конвои, сопровождавшие припасы. С одной из этих разведгрупп был связан случай, который в популярной прессе назвали бы «эпическим» и который поднял боевой дух карелов на необычайную высоту. Две девушки из наших женских вспомогательных сил, плывшие на одной из небольших лодок с припасами, оторвались от своего конвоя, чтобы решить какие-то личные и домашние дела в следующей деревне. Трое финских шпионов, которые лежали в лодке, скрытой за тростниками и нависавшими ветвями деревьев, издалека наблюдали за приближением их суденышка. Они дождались наиболее, как им казалось, удачного момента и затем резко выплыли на середину реки: двое на веслах, а третий, балансируя на носу и держа винтовку наизготове, приказал девушкам остановиться. Этот приказ был проигнорирован, и финн выстрелил в них, но из-за своей позиции и раскачивания лодки промахнулся. Он выстрелил еще несколько раз с расстояния чуть менее 100 ярдов — но пуля лишь пробила одну коробку с сухарями. После этого карельские девушки замерли в кажущейся нерешительности и, обменявшись парой слов, развернули лодку и начали грести по направлению к финнам. Эти воины остановились, чтобы наблюдать за приближением своих жертв; один из них всё кричал о карах, которые обрушатся на их головы, и при этом размахивал немецкой гранатой. Девушки гребли изо всех сил, как будто хотели быстрее покончить с этой ситуацией. Когда они приблизились к финнам на расстояние корпуса лодки, те начали выкрикивать указания, проклиная их за неуклюжесть, но вместо того, чтобы послушаться, они резко повернули, направив свою лодку на полной скорости в лодку противника, и ударили ее точно посередине. От удара мужчина, который отложил свою винтовку и наклонился, чтобы схватить планшир другой лодки, потерял равновесие и рухнул за борт. Двое гребцов вскочили, но один от мощного и точного удара веслом тут же последовал за своим товарищем в воду, а третьего навечно успокоило весло с правого борта, которое, описав широкую дугу, ударило его со всего размаха в шею. Девушки нанесли еще несколько ударов веслами, но это уже не играло роли: мужчины не умели плавать. Они исчезли под водой, и позже их тела были найдены в нижней части порогов. Охрана конвоя захватила первого человека и лодку. Акулине и Саше Никулиным[24] была присуждена Военная медаль — думаю, они были первыми женщинами, получившими эту награду.