Русский капитан - Владислав Шурыгин

* * *

…На Ханкале я вновь увиделся с Лазаренко.

Начклуба лежал в госпитале. Шальная пуля оторвала ему палец на правой руке, и теперь он хандрил на больничной койке.

— Вот козлы! Всё продали! Всех сдали! Лёлёк, разве это правительство? Разве это президент? Гондоны они штопанные, а не правители!..

Меланхолия Лазаренко усугублялась тем, что его клуб, который он с любовью и усердием собирал целый год, по договору передавался со всем имуществом чеченам. И его любимый бильярд, и вся аппаратура для ансамбля, и киноустановка с новейшим звуком, и даже «внештатная» баня — всё это теперь становилось добычей боевиков.

— Сожгу всё к едреней матери! Хрен что они у меня получат!

Я дипломатично помалкивал о том, что в клубе уже давно сидели «наблюдатели» со стороны боевиков, которые должны были наблюдать за выводом войск и передачей оставляемого по «мирному договору» имущества «свободной Ичкерии».

Думаю, что Лазаренко и сам это знал, но самолюбие не давало смириться с неизбежным.

— Кстати, Абрютин, а где обещанное ухо? — кривясь от боли, после очередной перевязки, вдруг вспомнил начклуб. — Между прочим, было обещано. А твой дружок вообще чмо болотное! Не по-мужски это. Я ему, можно сказать, первую помощь оказал, а он…

Так спецназовцы не поступают. Ты это передай ему!

— Ладно, не кипятись. — Попытался сгладить углы я — Его просто забрали от нас, и кинули на Грозный. Четыре дня назад — в самую мясорубку! Говорят, их там всех пожгли. Даже и не знаю — жив ли он. Такой бардак кругом. Сам видишь…

— Вижу… — невесело отозвался Лазаренко и полез в тумбочку за заветной флягой. — Только, если он настоящий мужик, то слово должен держать в любой обстановке…

— Верь мне, Толик, он мужик что надо! Я его знаю. Если найдётся, обязательно слово сдержит.

— Поверю, когда ухо принесёт. — Уже беззлобно пробурчал, разливая водку по стопкам, начклуб. — А то скоро отправят меня в родной Ростов и поминай как звали…

…На следующий день моей группе отвели участок для поиска наших погибших. В основном все тела были уже собраны, и теперь мы разыскивали двух своих солдат пропавших безвести в одном из ночных боёв.

Сгоревшую «семьдесят двойку» я разглядел издалека. И сразу защемило сердце.

При всей похожести каждый танк всё же имеет что-то неуловимо своё. И это был наш танк!

Я очень хотел ошибиться, обознаться, но когда мы подошли ближе, блёклый номер, проступавший сквозь обгоревший, закопченный метал развеял все надежды.

«Двести восемьдесят шесть» — это был танк Эрика!

Люки его были распахнуты. Мы осторожно заглянули внутрь. Страшный жар уничтожил почти всё внутри. Обугленные останки приборов, сидений, каких-то деталей, проводки грязной кучей серого пепла лежали на дне башни. Преодолевая брезгливость, я заставил себя спуститься в башню и шомполом разрыть их до металла днища, но ничего похожего на человеческие останки видно не было. Я вздохнул с облегчением. Появилась надежда.

«Может быть ушли? Пробились к своим…»

Мы насчитали одиннадцать гранатомётных попаданий. Вся машина была словно истыкана какими-то чудовищными иглами. Десять из них не пробили броню. Автоматный шомпол, которым я прощупывал каждую дыру, упирался в конце своего пути в сталь. И только один из них пробил защиту. В башне, у командирского люка — видимо били с крыши — было прожжено насквозь узкое как жало отверстие. Оно шло через, разорванную как жестяная банка, пустую коробку динамической защиты.

Ствол пушки смотрел прямо в свежий пролом дома на другой стороне улицы. Не знаю почему, но мне захотелось узнать, куда направил свой последний снаряд Эрик. Осторожно пробравшись через вываленную разрывом стену, я оказался внутри дома. Кругом всё было густо засыпано битым кирпичом и кусками развороченных взрывом плит перекрытия. Разобраться, понять что-то в этом месиве было не возможно, и я уже, было, собрался выбираться, как вдруг ноздри уловили знакомый сладко— приторный запах мертвечины.

Сглотнув неприятный комок, я пошёл на запах. В углу развороченной комнаты, из под упавшей двери торчал край одежды. Я ухватился за край двери и, приподняв, откинул её в сторону.

Под ней придавленный огромным куском перекрытия лежал убитый боевик. Из под тела выглядывала труба гранатомёта, в которой так и осталась торчать невыстреленная граната.

«Вот, значит, кого ты Эрик достал…»

— Товарищ командир! — Услышал я с улицы голос Полетаева — бойца моей группы. — Там это… Ну, в общем танкисты наши…

…Метрах в пятидесяти от танка, у полуразрушенной стены в небольшом закутке за старым ларьком, под какими-то старыми одеялами лежали тела.

Эрика можно было узнать только по кроссовкам, которые ему в подарок на день рождения привёз из Москвы наш доктор. «Эльф» страшно обгорел и чудовищной черной куклой лежал перед нами. Видимо, кумулятивная струя мгновенно воспламенила пространство внутри башни, а может быть, потеряв от взрыва сознание, Эрик просто не смог сам выбраться из горящего танка.

Рядом такой же до неузнаваемости обгоревший лежал его наводчик — молчаливый контрактник Вовка из Архангельска. На них сверху ничком лежал механик — водитель Ромка. У него были обгоревшими шея и руки, но вся спина была густо испорота пулями. Видимо Ромка успел вытащить из горевшего танка свой экипаж, но потом его почти в упор расстреляли «чечи». Когда мы осторожно перевернули тела убитых, то под каждым из них были в асфальте выщерблены от пуль. Их всех добили…

На душе вмиг стало муторно и пусто.

По рации я связался с комендатурой.

— …Я — «кедр сорок два». Нужна труповозка на улицу Ленина.

Эфир побулькал, посвистел и, наконец, откликнулся, искажённым до не узнавания, голосом связиста комендатуры:

— «Кедр сорок два» — перевозка будет у вас через двадцать минут. Она сейчас на Первомайской.

«Вот и всё!» — ещё раз подумал я. — «Был «Эльф» и нет «Эльфа». Отвоевался лейтенант Хабибуллин. Так и не суждено ему было вернуться в свой Питер…»

…А потом, я сделал то, чего никогда не делал раньше. Вернулся в развалины, и, нагнувшись над убитым чеченом, взял его за холодное мёртвое ухо. Стараясь не вдыхать запах мертвечины, оттянул его, немного приподняв при этом голову, и, достав из ножен тесак, резко полоснул по мёртвой плоти. Голова с негромким стуком упала на бетон, а в пальцах остался серый «червяк» отрезанного уха.

Из кармана штанов я достал старый затёртый до бесцветности платок и, завернув в него ухо, убрал его в свободный карман «разгрузника».

…В госпитале меня встретила суета и неразбериха. Пришёл приказ на эвакуацию. И теперь всё срывалось с привычных мест. Лазаренко в палате не было.

Я нашёл его на улице за хирургическим комплексом. Начклуба был уже в форме, и только из правого рукава торчала перебинтованная свежим бинтом ладонь. Толя меланхолично бродил по задам госпиталя, словно разыскивая какую-то потерянную вещь, и был на удивление трезв и страшно зол. Увидев меня, он почти бегом припустил на встречу.