Тингль-Тангль - Виктория Платова

Покидать Петроградку ей не хотелось категорически, а всеиз-за Васьки. И из-за времени, которое она тратила на дорогу, всего-топятнадцать минут пешком, а если идти проходными дворами – можно выгадать ещепять. Самообман – вот как это называлось, как будто если Мика начнет ездить вцентр и десять минут распухнут до часа, что-то непоправимо изменится.

Все и так непоправимо.

Особенно теперь, когда Васька начала запирать дверь своейкомнаты на ключ.

Замок в ней существовал всегда, с незапамятных времен,возможно – со времен рокового влечения деда-академика к «этой суке В.». Замоксуществовал, только ключа к нему не было. Мика считала, что он утерянбезвозвратно, задолго до ее рождения, задолго до рождения мамы, и каково жебыло ее удивление, когда он обнаружился висящим на Васькиной груди.

Васька нашла его в кладовке, не иначе. Под ржавой рамойвелосипеда, на котором мама и отец совершили свой побег на. небеса.

Велосипеда никогда не существовало.

А ключ – существовал.

Старинный, тяжелый (и как только Васькина шея выдерживаеттакую тяжесть?), с фигурной бородкой, с растительным орнаментом, обвивающимдлинное тело, похожий на стилет и флейту одновременно. Драгоценные камни – вотчего ему не хватало. Жемчуг, рубин, изумруд; кошачий глаз, делающий воинаневидимым в бою; сапфир, помогающий творить чудеса…

– Что происходит, Васька? – спросила Мика. –Откуда у тебя этот ключ?

– Это мой ключ.

– Зачем он тебе?

– Не хочу, чтоб ты заходила в мою комнату, когда ясплю. Не хочу, чтоб ты вообще туда заходила…

– Ключ – это лишнее, Васька. Я могу пообещать тебе…

– Не нужны мне твои обещания.

Мика растерялась. Она была опустошена, раздавлена. Лишьтеперь она поняла, как важны ей были несчастные полтора часа у постели спящейВаськи. Иллюзия мимолетной близости – только это у нее и было. Теперь – небудет. Мика могла бы устроить дискуссию на тему, что в Васькиной комнате нужноубираться – хоть изредка, менять белье, менять наволочки на подушках, да малоли чего нужно. Все разговоры – в пользу бедных, не исключено, что и самойВаське в скором времени надоест таскать на шее ленточку с ключом, она спрячетего под подушку, а потом переложит в ящик стола, а потом и вовсе забудет о нем.А если не забудет – то обменяет у своих дворовых приятелей на какую-нибудьмелочь, способную составить счастье десятилетней девочки.

Мимолетное, как и любое счастье.

Как бы то ни было – в Васькину комнату Мика не попадала. Иполтора часа, принадлежавшие мечтам об их с Васькой будущей счастливой жизни,она впервые провела совершенно в другом месте, а именно – на кухне. Нельзясказать, что до этой ночи кухня была центром Микиной жизни в доме, скорее –вызывала смутный, почти суеверный страх: огромная, слегка вытянутая, оназаканчивалась эркером с тремя сводчатыми окнами. Верхние фрамуги каждого изокон были украшены витражами. Витражи (по преданию), лет сорок назад созданные кем-тоиз учеников деда, являли собой картинки из жизни средневековых городов: Гент,Утрехт, Антверпен, чем-то неуловимо напоминающие Ленинград шестидесятых;традиционный набор символов, традиционный набор ремесел, традиционный наборпредметов, знакомых и совсем незнакомых Мике – астролябия, арбалет, дароносица,дарохранительница, двойная свирель, виноточило[6].

Подражание готике или, скорее, пародия на нее.

Под витражами спокойно текла Песочная набережная и спокойнотекла река за набережной, и – в отдалении – спокойно зеленел Крестовскийостров. Плоский (почти Гентский? почти Утрехтский?) пейзаж иногда перечеркиваливетки тополя, что придавало готическим окнам некую, не вписывающуюся варт-концепцию, барочность.

Остальная начинка кухни была много старше витражей: все этирезные буфеты, стулья и шкафчики; пол, выложенный потрескавшейся местамиметлахской плиткой; массивная дубовая столешница, вполне пригодная для ТайнойВечери; старинная плита, которую в прежние времена растапливали дровами, апоследние лет пятьдесят использовали в качестве разделочного стола. Были ещениши и нишки с вазами, сухими цветами и мелкой скульптурой. Часть скульптурбыла отлита и изваяна дедом, часть – подарена ему студентами Академии. Микадовольно быстро научилась отличать студенческие поделки, все они были ссекретом, с начинкой, с двойным дном. Самым простым оказалось обнаружитьнадписи на недоступных для глаза частях скульптур, что-то вроде именных клейм.Надписи были самыми разнообразными:

«Ars simia naturae»[7]

«HOMO BULLA EST»[8]

«Верую в коммунизм, но в Святую Церковь больше»

«In viridi teneras exurit medulas»[9]

«НИНОЧКА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!»

«хочу в Америку»

«omnia vincit amor»[10] – и прочая отчаяннаядребедень. По частоте упоминаний лидировала любовь в самых разных еепроявлениях, второе место прочно удерживалось за пигмейскими вызовами СоветскойВласти, третье – за низкопоклонничеством перед Западом. Бедные бородачи изсерого маминого альбома! Не повезло вам со временем, что тут скажешь? Изодиннадцати кухонных скульптур две были величиной с тушканчиков, еще три – смускусных крыс; одна, изображавшая эстонского рыбака с трубкой, – едва лине с саму Мику, еще одна (узбек в тюбетейке, с русской девочкой на руках)сигала почти под потолок. Несостоявшийся памятник дружбы народов в Чирчике –так, после недолгих раздумий, решила Мика.

Она не любила кухню еще и из-за этих дурацких узбеков иэстонцев, уже давно пора перетащить их в дедову мастерскую, к девушкам свеслами, рабочим, колхозникам, сталеварам, лошадям Тамерлана и маршалаРокоссовского; Ведь совершенно невозможно принимать пишу на глазах уголодающего африканского ребенка, даром, что он деревянный!:. Ваське – той былосовершенно наплевать, где глотать бутерброды и пить чай, а Мика – она другойчеловек.

Слишком впечатлительный…

Непонятно, что привело ее на кухню в ту ночь. В сочащемся изокон сумраке она предстала перед Микой еще более загадочной, чем всегда, ещеболее устрашающей. Она была наполнена шорохами сухих цветов в вазах, вздохами илепетаньем скульптур, и сами скульптуры – Мика могла поклясться, что онидвижутся, сжимают кольцо вокруг нее.

И запах.

Запах табака, очень крепкого, ядреного, мужского.

Мика не помнила, курил ли дед, но мама и отец не курили точно.И дядя Пека не курил, а визиты Саши и Гоши были слишком кратковременны – и двухзатяжек не успеешь сделать. И вот теперь этот запах, без всяких ароматическихотдушек, ничего общего с запахом табака «Кэптэн Блэк», или «Боркум Риф», или«Амфора Ванилла»: они продавались в маленьком магазинчике «Табачная лавка № 1»,куда Мика изредка захаживала поглазеть на кальяны.