Испорченная женщина - Доминик Дьен

Невыносимое, сказочное наслаждение!

Он изливается в ее лоно, извергая сперму, словно вулкан лаву, содрогаясь в резких и одновременно размеренных конвульсиях.

Он полностью опустошен.

Он любит эту женщину всей душой, всем телом.

Катрин лежит на полу, с раскинутыми ногами и выражением блаженства на лице. Она прекрасна. Его сперма капля за каплей стекает на серое ковровое покрытие.

Второе послание приходит на следующее утро. В конверте без марки. Буквы, снова вырезанные из журнальных заголовков, составляют новую фразу «Святого Иоанна тебе уже мало?»

Катрин потрясена еще сильнее, чем накануне. Вначале это казалось ей невозможным. Но второе письмо все подтвердило: это начало безжалостной травли. Катрин мгновенно понимает смысл вопроса: квартира, которую она сдает Оливье, находится на улице Сен-Жан-Батист-де-ля Саль.[2]А вчера они занимались любовью у нее в магазине… Это ужасно, можно подумать, что за ними следил глазок камеры. Щеки Катрин пылают. Только шлюхи занимаются любовью на полу в подсобном помещении. Она выглядывает на улицу. Ни души. Но ведь кто-то наблюдает за ней! Кто же? Кому это могло прийти в голову? Она звонит Оливье и оставляет на автоответчике сумбурное сообщение: так больше не может продолжаться, кто-то узнал про них, и теперь она в опасности. Ее голос сбивается, в нем слышится страх.

Когда Катрин приходит, Оливье пытается успокоить ее. Он обнимает ее, и она рыдает у него на плече. Оливье чувствует, что Катрин в панике. Поэтому делает вид, что совершенно спокоен, хотя сам тоже озадачен. Да, возможно, кто-то – скорее всего, соседи – догадался, что у них роман. В конце концов, в их районе многие знают друг друга в лицо, как в провинциальном городке. Но к чему анонимные письма? Это гнусно, подло, низко – и вместе с тем пугающе. И потом, спрашивает себя Оливье, кого мог заинтересовать их адюльтер? Ведь подобное случается сплошь и рядом!

– Но обратите внимание – в этих письмах нет никаких угроз… – это все, что он выдавливает из себя, чтобы немного разрядить обстановку.

– Какая разница? Кто-то вторгся в нашу… в мою личную жизнь, кто-то, кого я не знаю… А он знает обо мне все! Это чудовищно! – говорит Катрин, не переставая всхлипывать.

Оливье чувствует, что у нее вот-вот начнется истерика.

– Вы уверены, что не знаете его? Может быть, это ваш муж?

– Мой муж? Вы с ума сошли! Он ничего не знает. И потом, я об этом уже думала, он не стал бы присылать мне эти ужасные письма…

А ВДРУГ мама от нас уйдет?

С ним она выглядит такой счастливой! Я никогда раньше не видела у нее такого взгляда, наверное, это и называется «быть влюбленной»! Глаза у нее сияют так же, как у некоторых девочек из института, когда они идут на свидание со своим парнем… Со мной такого никогда не случится, я даже не понимаю, что мужчина может дать женщине… кроме этого, разумеется! Бабушка права, она потаскуха! Она всегда думала только о себе – о своих тряпках, о своем теле… А теперь вот этот мальчишка, немногим старше Тома… Моя мать – потаскуха!»

По щекам Виржини струятся слезы. Время от времени, когда они щекочут ей губы, она смахивает их. Она сидит у себя в комнате на кровати, подтянув колени к груди, и пишет. Виржини ведет дневник вот уже три года, с тех пор как на первом курсе открыла для себя Фрейда. Она подумала тогда, что дневник мог бы ей помочь, раз уж у нее нет денег на психоаналитика. Она знает, что не скоро сможет себе это позволить, так как у Салернов считается, что к психоаналитику ходят только сумасшедшие и что это настоящий позор. Правда, если бы ей действительно было нужно, она могла бы попросить у матери… Но попросить чего? Помощи и нежности, которых та никогда не проявляла, или денег, чтобы она могла поливать грязью Салернов, рассказывая постороннему человеку о мерзостях, которые она пережила? С таким же успехом она может описать все это на бумаге – так, по крайней мере, маме не придется лишать себя новых платьев!

Виржини чувствует, что у нее нет сил противостоять этому очередному испытанию. Ей и без того тяжело жить. А теперь новые образы наслаиваются на те, которые давно и неотвязно преследуют ее, лишь усугубляя ее мучения. Она с убийственной отчетливостью представляет себе свою мать, лежащую обнаженной в объятиях молодого человека. Это невыносимо.

Вечером Катрин не переодевается, как делает обычно, вернувшись домой. Она рассеянно смотрит телевизор, дожидаясь возвращения Жана. Тот приходит по своему обыкновению в восемь часов и выглядит удивленным, застав ее сидящей на диване в гостиной.

– Что ты здесь делаешь? Уже вернулась?

Он произносит это слегка раздраженным тоном, поскольку очень дорожит этой короткой передышкой перед ужином, во время которой он может полностью расслабиться.

– Что ты имеешь в виду? Я всегда возвращаюсь в это время!

– Так почему ты еще не переоделась?

– А зачем мне переодеваться? Тебе не нравится, как я одета?

– Потому что обычно ты всегда переодеваешься, когда приходишь домой, вот и все! Правда, с некоторых пор ты все делаешь не как обычно… – Последние слова срываются у него с языка против его воли, так как он решил для себя, что не будет делать ей никаких замечаний.

– Что ты хочешь этим сказать? – голос Катрин становится более резким, выдавая ее нервозность и беспокойство.

– Ты действительно хочешь продолжить этот разговор?

Жан уверен, что Катрин на этом и остановится – ведь она ценит собственное спокойствие превыше всего.

– Мои привычки ничуть не изменились!

Она провоцирует его… Это что-то новенькое… Но чего она добивается? Неужели ей что-то известно?..

– Катрин, не раздражай меня, я не хочу ни о чем разговаривать.

– Как всегда!

Жан Салерн переключает телевизор на другой канал. Сердце его бьется учащенно. На экране появляется лицо Патрика Пуавр д'Арвора.[3]Это несколько успокаивает Жана. Телеведущий – такая же неотъемлемая часть его жизни, как собственное отражение в зеркале. Он помогает ему подготовиться к тому, чтобы снова надеть свою обычную скучающую маску. Жан делает вид, что полностью поглощен новостями. Главное – не дать втянуть себя в этот разговор… Они с Катрин никогда не ссорились, и ему не хочется начинать это сейчас. Особенно сейчас. Наконец, Катрин поднимается и выходит. Жан облегченно вздыхает и слегка ослабляет узел галстука.

За ужином Катрин всматривается в членов своей семьи. Свекровь в этот день ужинает с ними. Равно как и Кристиан. Брат Жана всегда казался Катрин частью интерьера, и она никогда его не любила. Хотя непонятно, почему она жаловалась на то, что он постоянно сует нос не в свои дела. По правде говоря, ей совершенно не в чем его упрекнуть. Просто что-то в нем (что она никогда не могла четко сформулировать) раздражает ее. Катрин затрудняется сказать, кого ей следует опасаться больше: свекрови или Кристиана, с его слащавым голосом и вечно бегающими глазами. Подолгу пристально рассматривая своих домашних, Катрин пытается определить, знает ли кто-нибудь из них? Неужели перед ней сидит автор тех грязных писем? Нет, невозможно, иначе они бы уже давно устроили скандал и выставили ее из дома. Здесь каждый верен себе. Они такие же, как всегда. Пустые и скучные.