Революция - Александра Голдберг

мужчинам? — вместо ответа спрашиваю я — А когда мужчина плещет симпатией в ответ, то как это называется?

— Это называется Уголовный Кодекс и восемь лет строгого режима, если я не ошибаюсь — все так же, равнодушно(почти) печатает Лиса — А само понятие называется педофилией, если ты об этом. Но не уверенна в сколько становятся совершеннолетними здесь, так что не могу сказать ничего толкового.

— Лис, выруби режим робота! — устало прошу я и хлопаю в ладоши прямо перед ее лицом — Ау, Земля вызывает Лису! Лиса, вернитесь в наше время и нашу реальность!

— Да с тобой я, с тобой! — раздраженно отмахнулась Лиса — Что случилось? Отец резко разлюбил мать и Инессу и переключился на кого-то помладше, предпочтительно тебя?

— Нет, — почти что улыбаюсь — Это все Троцкий.

— Что в этот раз натворила эта курсисточка? — девушка улыбается, придумывая кличку, которая прицепиться надолго — Или это она от неопытности?

— Фи, Лиса, что за пошлости? — улыбаюсь я, думая с кем бы свести мою милую Лису, кто же сможет расшевелить ее — Эта, как ты говоришь, курсистка, между прочим, будущий исполнитель великой революции.

— Что, правда? — в притворном изумлении заламывает руки Лиса — А я и не знала.

— Признайся честно, что не знала, — поддеваю ее и все ещё думаю кого бы ей в пару напорочить. Радека жалко, Ганецкого тем более. Парвус староват для нее, ей максимум лет десять разрыва. Не знаю… — Я же в нашей компании историк. Я сама не знала об этом, пока не заинтересовалась темой великой революции.

— Я о нем слышала, — отмахнулась Лиса и все же поинтересовалась — Так что он натворил?

— Я его проводила к отцу, но отца не оказалось в нашей комнате. И у нас случился крайне странный разговор. — как на духу выложила я — Крайне странный в том плане, что я просто ощутила ту бешеную энергию, которую просто волнами исходила от него.

— А это не какая-то симпатия из твоей стороны? — Лиса всегда была реалистом, она всегда думала разумно — Или, возможно, некая симпатия из его стороны?

— Лис, у него жена, которую он уже десять лет называет "друг мой" и Наталья Седова, которую он любит, но изменяет ей с каждой встречной — немного хохотнула я и озвучила очевидное — А мне что, стать его случайной… Да я даже слова приличного подобрать не могу!

— А вдруг он бросит ради тебя свою Седову? — ехидно улыбнувшись, предположила сестра — Вдруг ты станешь для него той самой первой любовью?

— Василиса, ты издеваешься? — совершено серьезно уточнила я — Мне семнадцать лет в этом теле. Я даже если бы и хотела, то не могу.

— А ты хочешь? — очень интересный вопрос, сестра, очень интересный.

— Я не знаю. — тихо, почти неслышно. А потом громче, намного громче — Я. НЕ. ЗНАЮ.

— Ладно, Лян, перенесем этот разговор на потом, когда захочешь и сможешь, — тихо кивнула Лиса — Просто не сейчас.

Мы с две минуты просто просидели молча, ожидая не знамо чего. Тихо, хорошо. Если бы только глупые мысли в голову не лезли… Но что же можно сделать? Только жить так, прогнивая внутри от своих же глупых мыслей.

— Кхм… — кто-то стоял прямо за моей спиной и явственно смотрел мне в затылок.

— Отец? — прикинуться дурочкой и не нести никакой ответственности самый лучший вариант — Ты что-то хотел?

И поднять голову и увидеть Лису, которая отрицательно качает головой самое сложное. Но спросить одними губами "Там Троцкий?" намного сложнее. А увидеть кивок Лисы и удержать лицо почти невозможно.

Глава седьмая

30 июня 1915 года, особняк Парвуса

— Дорогая, — на первый этаж особняка спустился сам хозяин, Александр Парвус — А ты отправила приглашение моей крестнице?

— Да! — отозвалась из другого крыла Руднева — И ее сестре тоже, очень уж забавная она особа.

— Это дети Надюши и Владимира, — улыбнулся Александр — Я бы удивился, если бы они оказались полностью обычными, оторванными от мира родителей. Тем более, одну из них я держал под крестом.

— А вторую-то кто? — поинтересовалась Руднева, откладывая крайне увлекательную книгу в сторону — Не Троцкий случайно?

— Да нет, Володя не допустил бы этого выскочку с своим детям — ухмыльнулся Парвус

— Но тебя, "капиталиста проклятого", все же допустил — тихо хихикнула Руднева, явно впадая в детство

— Я тогда ещё не был капиталистом — отмахнулся мужчина, закуривая сигару — А Троцкий как был выскочкой, так этой же выскочкой и остался.

— В этом ты прав, да, — кивнула Софья, возвращаясь к книге — Но, все же, кто крестный Ульяны?

— Да Плеханов, — наконец-то вспомнил фамилию очередного руководителя партии Александр — Он тоже атеист, но Ляну под крестом спокойно держал.

— Да ты же тоже не особо веришь в этого бога — заметила Софья, не отрываясь от книги — Разве не так?

— Не верю, — подтвердил Александр, выпуская кольца ароматного дыма — Но разве это мне мешает?

— Не буду судить, — отмахнулась Руднева — Не я тебе судьей поставлена. К приему начнем готовиться с обеда?

— Да, как только отобедаем так и прикажем слугам готовиться к приему — кивнул мужчина, собираясь выходить из комнаты. — Увидимся, дорогая.

— Да, — кивнула девушка и снова уткнулась в книгу.

* * *

Тем временем в доме Ульяновых было временное затишье: отец не спешил разговаривать с девочками, мать закрылась в комнате и не выходила оттуда. Мы с Лисой были очень озадачены сложившейся ситуацией. Мама, которая решила снова прятаться от всех проблем в своей комнате, отец, который решил снова игнорировать все проблемы это очень серьезно. Ведут себя как дети, честное слово! Подростки, застрявшие во времени! А проблемы то никуда не деваются и когда-то их придется решить.

Всю меланхолию прервал звонок в двери. Лиса с отцом были в кабинете и поэтому звонка они не услышали, мать была в комнате, упивалась своими мыслями, а, может, набиралась сил. И именно поэтому мне лично пришлось открыть двери посыльному.

— Доброго дня, фройлянд Ульянова, — улыбнулся посыльный, протягивая мне письмо — Распишитесь, фройлянд и получите письмо. Специально для вас и вашей сестры.

— Благодарю, — кивнула я, быстро расписываясь на протянутой бумажке — До свидания.

— До свидания, фройлянд, — улыбнулся мужчина уже закрывающейся двери.

А Ляна поспешила в кабинет отца, ожидая найти там и Лису. Из-за двери уже были слышны голоса Лисы и отца. Кажется, Лиса печатала, а отец диктовал текст. И, кажется, параллельно рассказывал Лисе о чем-то. Возможно, даже о революции.