Распутин. Воспоминания дочери - Матрена Распутина

Обратились с этой целью к известному знатоку русского сектантства Бонч-Бруевичу, тому самому, который впоследствии объявился убежденным большевиком и стал управляющим делами Совета народных комиссаров.

Бонч-Бруевич, через посредство баронессы В. И. Икскуль, охотно познакомился с Распутиным, вел с ним продолжительные беседы на различные темы, причем выказал к нему некоторую симпатию. Результат своего знакомства с Распутиным и его религиозными воззрениями Бонч-Бруевич доложил в собрании членов октябристской партии.

Пришел он к тому выводу, что ни к какой секте Распутин не принадлежит и в состав ее не входит.

Доклад Бонч-Бруевича был в общем для Распутина благоприятным.

К такому же выводу пришла в 1917 году и Чрезвычайная следственная комиссия».

Некоторые же в ненависти к отцу заходили так далеко, что причисляли его к хлыстам на том основании, что отец часто называл себя «Божьим человеком». Ряд выстраивали при этом такой — хлысты не называют себя хлыстами, считая это обидным прозвищем, а обозначают себя как «Божьи люди». Так, стало быть и отец — хлыст.

Но только ли отец называл себя Божьим человеком, и только ли его так называли? И можно ли про них даже подумать, что они хлысты?

Другие уличали отца в хлыстовстве, видя сходное с хлыстовством в том, какие коленца он выделывал во время плясок. При этом они ссылались на описание хлыстовских радений: «В 1812 году был в этой секте… мещанин Евграфов. Этот Евграфов впоследствии попался в руки правительства и сообщил на формальных допросах о секте «московской хлыстовщины» весьма любопытные подробности. По его словам, по окончании пения хлыстовских песен… пророчествующий становился среди моленной и начинал радеть, то есть кружиться, приседая, сильно ударял в пол ногами и т. п.».

Но посмотрите, как пляшут вошедшие в раж мужики на праздниках, разве не так? Что ж, и они все хлысты?

Вот именно — сходное выдается за сущее.

Они говорят: «По учению хлыстов, тому, в ком живет «дух Божий», как праведнику, закон не лежит; он может творить чудеса и предсказывать будущее».

И на этом не успокаиваются, идут все дальше и говорят все больше.

Лишенные благодати рады корить тех, на ком она есть, чем угодно.

Только ведь «правда поругаема не бывает».

Отец не отказался присутствовать на радениях хлыстов. Интерес всегда брал в нем верх. Он смотрел, запоминал, говоря его словами, «вешал».

И это поставят потом ему в вину ревнители благочестия.

Он хотел всего лишь понять, какие есть пути к Богу, убедиться, что то знание, которое находилось у него внутри, — правильное. Начетничеством этого не достигнешь.

Прочтите «Житие опытного странника»: «Посмотрю по поводу примеров на священников — нет, все что-то не то; поет и читает резко, громко, как мужик дрова рубит топором. Вот мне и пришлось подумать много: хоть худой да батюшка. Вот я и пошел паломничать, а так был быстрый вглядываться в жизнь; все меня интересовало, хорошее и худое, я и вешал, а спросить не у кого было что значит? Много путешествовал и вешал, то есть проверял все в жизни. Ходил берегами, в природе находил утешение и нередко помышлял о Самом Спасителе, как Он ходил берегами. Природа научила меня любить Бога и беседовать с Ним. Я воображал в очах своих картину Самого Спасителя, ходившего с учениками своими».

Там же отец написал: «Нужно всегда себя проверять, только в середину точки зрения, а не до крайностей».

Он прекрасно понимал, что истина находится между двух крайних точек, о чем бы речь ни шла. И в вопросах следования духовному уставу.

Не доводите сами до полного конца того, кто не может и не собирался до него доходить…

Лестно додумать за другого, полагая, что «проник вглубь». Но, поступая так, вы неизбежно ставите себя на его место. И он уже — не он, а — вы. Что ж, вам и отвечать.

Запретная любовь

В «Житии…»: «Странничать, нужно только по времени а чтобы многие годы, то я много обошел странноприимен — тут я нашел странников, которые не только года, а целые века все ходят, ходят и до того они, бедняжки, доходили, что враг в них посеял ересь — самое главное осуждение, и такие стали ленивые, нерадивые, из них мало я находил, только из сотни одного, по стопам Самого Христа. Мы — странники, все плохо можем бороться с врагом. От усталости является зло. Вот по этому поводу и не нужно странничать годами, а если странничать, то нужно иметь крепость и силу на волю и быть глухим, а иногда и немым, то есть смиренным, наипаче простячком. Если все это сохранить, то неисчерпаемый тебе колодезь — источник живой воды. А в настоящее время сохранить источник этот трудненько. Все же-таки Бог не старее и не моложе, только время другое. Но на это время Он имеет Свою благодать и время восторжествует. Страннику нужно причащаться тем более во всяком монастыре, потому что у него большие скорби и всякие нужды. Святые тайны обрадуют странника, как май месяц свою землю».

Все годы скитаний (так сказали бы, а для отца они были временем опытного странствования) мать ждала весточки. Но не дождалась.

Она оказалась хорошей хозяйкой. Хозяйство процветало, дети, порученные заботам работниц, которых она наняла, были здоровы.

Первой из двух работниц в доме появилась Катя Иванова, сухощавая краснолицая женщина, смешливая и скорая на руку. А второй была та самая Дуня Бекешова, о которой я уже немного рассказала.

Само собой разумеется — в то время ни мать, ни тем более я ничего не знали о событиях рокового для отца дня в имении Кубасовых (а мать так никогда и не узнала).

Дуня родилась в Тюмени, то есть была городская. В некотором смысле это весомая характеристика в глазах деревенского жителя. Но в ней не было ничего такого. Она несколько лет была в услужении у Кубасовых, вернее, у Ирины Даниловны Кубасовой. Следовала за ней по всем местам, где та путешествовала с мужем.

Случай с отцом, невольной участницей которого она стала, изменил ее судьбу. Она влюбилась в моего отца. Дуня рассказывала, что первым порывом ее была не любовь (в плотском смысле), а стыд и жалость.

Оставаться в доме Кубасовых Дуня больше не могла. Ее словно тянуло прочь. Как-то выспросила у торговцев на базаре, откуда был отец (имя его она знала). Но уйти все не решалась.

Время шло, а желание увидеть отца не становилось глуше.

Так она бросила хлебное место и отправилась в Покровское. Но отца там уже не было.

Нанялась в работницы (Дуня, рассказывая об этом, качала головой: «Наплела невесть что…»). И ждала появления отца. Именно ждала, потому что была убеждена — он вернется.