Читалка - Поль Фурнель

— Я его почему-то не видел.

— У вас бардак в каталоге. Но в любом случае уже поздно. Женевьеве он предложил двойной аванс. А она послала его к черту — между прочим, не посоветовавшись с вами.

— Она уходит к Брассе. Я сам сообщил Менье эту новость.

— Она уходит к Брассе, а вы и глазом не моргнете?

— Они дают ей то, чего мы дать не в состоянии.

— И как мы сведем годовой баланс, если осенью не выпустим новую книгу Женевьевы? Будем создавать новую Женевьеву?

— Боюсь, это заняло бы слишком много времени.

— Будем переманивать чужих авторов?

— Вряд ли, момент не самый подходящий. Лучше подождать присуждения литературных премий года. Обиженные авторы нередко испытывают желание сменить издателя. Особенно на того, чей автор отхватил премию.

— Значит, вы вообще ничего не собираетесь предпринимать…

К столу приближается мадам Мартен, и Сабина умолкает.

— Андулет и скат для месье Дюбуа.

— Когда вы закрываетесь, мадам Мартен?

— В конце месяца.

— А прощальная вечеринка будет?

— Нет, конечно.

— А что станется с вашим персоналом?

— Остается всего одна официантка. Шеф-повар наотрез отказался переквалифицироваться в производителя суши. Ищет другую работу. Приятного аппетита.

Сабина подхватывает пальцами с тарелки обжаренную картофелину и отправляет в рот. Картофель обжигающе горяч.

— Мне надо знать, что вы собираетесь делать, чтобы выправить ситуацию.

— Дело, видите ли, в том, что контроль над ситуацией полностью утрачен. Если так пойдет и дальше, то через два года во Франции не останется ни одного книжного магазина, производители бумаги разорятся, типографии сдадут свое оборудование в металлолом, авторы будут сочинять мини-тексты на английском языке и печатать их самым мелким шрифтом, а издатели толпой ринутся в «Гугл» и «Амазон», умоляя, чтобы их взяли на работу.

— И что с того? Лично я еще жива, и мне по-прежнему хочется читать и работать в издательстве. Зачем еще патрон, если не для решения проблем? Это ваша забота — предвидеть трудности и сделать все для их преодоления. Докажите, что вы человек с фантазией. Пора уже! Я уверена, ваша реальная роль в издательстве куда больше, чем ваша доля в пакете акций. Ну так удивите нас! Не позволяйте людям без воображения взять над собой верх. Да хоть на наших практикантов посмотрите! Они тут начали что-то вроде «забастовки усердия» — выполняют все инструкции Менье до идиотизма буквально и уже довели его до белого каления. Непрерывно бомбардируют его вопросами. Он просит их что-нибудь сделать, а они давай его выспрашивать, зачем это нужно и какова целесообразность порученного задания. А дело ни с места! Заодно они получают массу полезной информации. Если дальше так пойдет, скоро они вникнут во всю нашу издательскую кухню. Последуйте и вы их примеру. Иначе допустите фатальную ошибку!

Стоит густая, жирная ночь. Половина четвертого — самый темный, самый безмолвный ее час. Я сижу на диване с читалкой на коленях и все никак не наберусь сил, чтобы нажать на кнопку и вывести на экран текст. Меня страшит то, что сокрыто в ее утробе. Я зол на свое ремесло — оно не давало мне читать значительные, серьезные книги уже состоявшихся авторов, заставляя тратить время на наброски и проекты, на то, чего еще не существует и что, может быть, когда-нибудь состоится — в неопределенной перспективе. На нечто бесформенное. Я делал это во имя будущего, которого не увижу и которое, без сомнения, докажет, что я без конца ошибался: выбирал совсем не те тексты, поддерживал не тех женщин и мужчин.

Я вытягиваю ноги, — они весят, кажется, целую тонну, — и устраиваюсь поудобнее. Что станется с моими авторами через десять лет? В какой бараний рог скрутит их жизнь? И в какой бараний рог скрутят ее самые сильные из них?

Однажды в половине четвертого утра у меня зазвонил телефон. В ту пору я еще спал по ночам. Звонил один из моих авторов, невероятно возбужденный, буквально вне себя. Он прокричал мне прямо в ухо, что наконец-то это случилось — он сменил пол! И только что переспал с женщиной: она рядом и может это засвидетельствовать. Ну вот, добавил он, теперь я гетеросексуал, респектабельный писатель и могу появиться на телевидении, в программе Пиво! На следующее утро он ни свет ни заря ворвался ко мне в кабинет. Для пущей важности облачился в пожелтевший от старости костюм в виндзорскую клетку, который был ему явно мал, и повязал зеленый галстук — нацепить подобное безобразие мог только тот, кто никогда не носил галстуков.

— Ну что, прилично я выгляжу? Давай звони Пиво, скажи ему, что со мной все в порядке, я больше не устраиваю скандалов и сплю с бабами.

— Ты и в самом деле выглядишь шикарно, но не думаю, что мужской костюм, даже с галстуком, тебе поможет. Особенно если ты собираешься говорить о книге, в которой рассуждаешь — замечу, талантливо рассуждаешь — исключительно о гомосексуализме.

— Слушай, ну давай, пригласи его пообедать с нами. Вот увидишь, я буду вести себя безупречно. Вдвоем мы его убедим. Если я попаду к нему в «Апостроф», вся моя жизнь изменится. Я произведу фурор, мы оба разбогатеем! Поверь, мне есть что сказать телезрителям.

— Напиши книгу.

— Так никто давно ничего не читает! Читателей больше нет!

Все годы, что выходила программа «Апостроф», меня донимали одним и тем же сакраментальным вопросом: «Когда я попаду к Пиво?» Мелькнуть в телепередаче значило для автора получить сертификат качества. Отныне в глазах всего мира, включая киоскера, у которого он покупал газеты, он становился настоящим писателем. Для него начиналась долгая неделя славы и признательности. Писатель! Наконец-то! Так думали люди, не выпускавшие из рук пера ни днем, ни ночью.

Однажды ко мне в кабинет забрела только что вышедшая на пенсию учительница, подозреваю, учительница словесности. Безупречная прическа, изящная одежда, украшения… Она протянула мне стопку бумажных листов.

— Это моя рукопись. Она наверняка нуждается в редактуре. Пожалуйста, не сердитесь на меня за ошибки — я писала очень быстро. Начала, как только вышла на пенсию, чтобы успеть попасть к Пиво, пока не превратилась в старуху.

— Вы хотите сказать, что написали книгу только ради того, чтобы попасть к Пиво?

— А разве не все так делают?

Адель, которая всегда была влюблена в Пиво (и до сих пор его не разлюбила), рассказывала, как однажды ей удалось уговорить его пригласить в программу одного из ее ведущих авторов. Означенный автор, большой писатель и профессор (сейчас таких уже не делают), умел не только талантливо писать, но и блестяще говорить. Студенты его обожали, коллеги и издатели перед ним преклонялись, включая, как я мог убедиться, и руководительницу отдела пиара. Когда в наших кругах прошел слух, что он будет выступать в программе «Апостроф», никто не сомневался, что повторится история с Анри Венсено, который за четверть часа обворожил всю Францию и буквально взорвал рынок так называемой почвенной литературы. Сам Пиво радовался, что залучил к себе на передачу столь импозантного писателя. Откинув со лба прядь волос и глядя из-под полукруглых очков, Пиво задал гостю первый вопрос. И вдруг наш автор сдулся, как проколотый мяч. Начал что-то мямлить, совершенно подавленный собственным вознесением на вершины славы. Его перепуганная физиономия выражала единственную мысль: «Как я сюда попал? Выпустите меня!» Пиво ловко переключился на другую гостью, сказать которой было нечего, но которая умела складно говорить ни о чем.