Двенадцать - Джастин Кронин

«Будь моим хорошим паровозиком», – всегда говорила ему мама, и Дэнни всегда таким и был.

Но теперь детей не стало. Не только детей. Никого. Мамы, мистера Первиса, быть может, всех людей в этом мире. Ночами было темно и тихо, свет не горел нигде. Некоторое время было очень шумно – люди вопили, завывали сирены, по улицам ездили армейские грузовики. Он слышал, как хлопают выстрелы. Хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп! Во что они стреляют, хотел узнать Дэнни, но мама не сказала. Сказала, что надо оставаться дома, строгим голосом, не смотреть телевизор и не подходить к окнам.

«Как же автобус?» – спросил Дэнни.

«Проклятье, Дэнни, теперь не до автобуса, – ответила мама. – В школе сегодня не учатся».

«А завтра?» – спросил Дэнни.

«И завтра тоже не будут», – ответила мама.

Без автобуса он и не знал, чем заняться. В голове все дергалось и прыгало, как попкорн на сковородке. Хорошо бы мистер Первис пришел, посмотрел телевизор с мамой, ей всегда от этого становилось лучше. Но он так и не пришел. И в мире стало тихо, точно так, как сейчас. Снаружи чудовища. Дэнни сам это понял. Например, вон та женщина из дома напротив, миссис Ким. Миссис Ким учила игре на скрипке, дети приходили заниматься к ней домой летними днями, когда открывали окна. Дэнни слышал, как они играют, «Мерцай, звездочка», «У Мэри был ягненок», другие песенки, названий которых он не знал. А теперь скрипки не слышно, а миссис Ким повисла на перилах крыльца, и никто не пришел, чтобы помочь ей.

Однажды ночью Дэнни услышал, как мама плачет в спальне. Иногда она так плакала, в одиночестве, нормально и естественно, Дэнни не о чем беспокоиться, но сейчас она плакала иначе. Дэнни долго лежал в постели, прислушиваясь и раздумывая, как это, что надо чувствовать, настолько печальное, чтобы так плакать, но никак не мог понять. Будто пытался достать вещь со шкафа, но она лежала слишком высоко. Позже он проснулся во тьме от ощущения, что кто-то коснулся его волос. Открыл глаза и увидел ее, сидящую на краю кровати.

Дэнни не любил, когда к нему прикасаются, у него всегда было мерзкое ощущение чего-то ужасного, но когда это делала мама, он так не дергался. По большей части потому что привык.

«Что такое, мама? – спросил Дэнни. – Что случилось?»

«Тише, тише, Дэнни, – ответила она тихим голосом. У нее что-то лежало на коленях, завернутое в полотенце. – Я люблю тебя, Дэнни. Знаешь ли ты, как я тебя люблю?»

«Я тоже тебя люблю, мама», – сказал он, поскольку это было правильным ответом на то, когда кто-то говорит «я-люблю-тебя». Она гладила его по волосам, и он уснул. А утром дверь в ее спальню оказалась закрыта и так и не открылась. И Дэнни понял. Ему даже не надо было заглядывать.

Наконец он все-таки решил поехать на автобусе.

Потому, что вдруг он не единственный, оставшийся в живых. Потому, что от этого у него щелкнет выключатель счастья, когда он поведет автобус. Потому, что он не знал, что еще ему делать, когда мама в спальне, молоко прокисло, а дни все идут.

Он выложил свою одежду с вечера, как мама всегда делала. Брюки цвета хаки, белую рубашку с воротничком, коричневые ботинки со шнурками. Собрал ланч. Еды практически не осталось, только арахисовое масло и крекеры, да пакет несвежих зефирок. Еще он приберег бутылку «Маунтин Дью». Он сложил все это в рюкзак, положил карманный нож и счастливую монетку, а потом пошел к шкафу, чтобы взять кепку, синюю полосатую кепку инженера, которую мама купила ему в «Трэйнтауне». Трэйнтауном назывался парк, где дети катались на поездах, как в «Томасе». Дэнни ходил туда с тех пор, как еще маленьким был, это было его любимое место в мире, но затем детские поезда стали слишком тесными для Дэнни, когда его руки и ноги стали длинными. Он просто смотрел и смотрел, как поезда ездят, попыхивая дымом. Мама разрешала ему надевать кепку только тогда, когда они шли в «Трэйнтаун», говорила, что иначе люди будут над ним смеяться. Дэнни решил, что сейчас ее можно надеть.

Он вышел из дома на рассвете. Ключи от автобуса лежали у него в кармане, прижатые к бедру. До парка 3,2 мили, в точности по Мэнхейм-авеню. Он не прошел и квартала, когда увидел первые тела. Некоторые в машинах, другие – на газоне, на мусорных контейнерах, некоторые даже висели на деревьях. Их кожа стала серо-синего цвета, такая же, как у миссис Ким, а одежда натянулась, поскольку тела раздулись от летней жары. Будто сосиски «Джимми Дин», зажаренные прямо в шкурке. Смотреть было неприятно. Неприятно, странно, но даже интересно. Будь у него побольше времени, Дэнни остановился бы и присмотрелся получше. Куча мусора, клочки бумаги, пластиковые чашки, магазинные пакеты. Это Дэнни не нравилось. Людям не следует мусорить.

К тому времени как он дошел до парка, солнце уже грело ему плечи. Большая часть автобусов на месте, но не все. Ровные ряды со свободными местами, будто рот, в котором не хватает зубов. Однако автобус Дэнни, номер двенадцать, ждал его на своем обычном месте.

В мире есть множество разных автобусов, маршрутные автобусы, городские автобусы, заказные автобусы, междугородные автобусы – Дэнни знал о них все. Ему это нравилось. Нравилось знать все о чем-то одном. Его автобус, «Редберд 450», модель «Форсайт». Сделанный по последнему слову инженерной мысли, постоянный полный привод, газлифт капота «Изи Худ», информационный дисплей, отображающий все данные о работе систем автобуса, полезный и водителю, и техникам. Специально разработанный кузов «Редберд Комфортрайд» с полным обзором делал модель 450 наилучшей в плане безопасности, качества и ресурса среди всех современных автобусов.

Дэнни забрался внутрь, воткнул ключ в замок зажигания, и громадный дизель зарычал, пробуждаясь ото сна. Дэнни ощутил, как его живот наполнило ощущение тепла, и сомнения покинули его. Он посмотрел на часы. 6:52. Когда длинная стрелка дошла до двенадцати, он включил скорость и тронулся.

Сначала было как-то странно, ехать по пустым улицам, когда вокруг никого нет, но к тому времени, когда Дэнни подъехал к первой остановке – Мэйфилды, Роберт и Шелли, – то уже вошел в свой привычный утренний ритм. Было легко представить себе, что сегодня совершенно обычный день. Он остановил автобус. Ну, Роберт и Шелли иногда опаздывали. Он обычно сигналил, и они выходили, мама вслед говорила им, чтобы вели себя хорошо, и махала рукой. Дом – обычное бунгало, ненамного больше, чем у Дэнни и мамы, но красивее, выкрашенный в цвет тыквы, с широким крыльцом и качелями. По весне на перилах крыльца всегда висели корзины с цветами. Корзины все еще висели, но все цветы уже завяли. И газон уже стричь пора. Дэнни вытянул шею и поглядел через лобовое стекло. У окна на втором этаже такой вид, будто его выдрали из рамы. На том месте, где раньше было стекло, висела вывалившаяся наружу, будто язык, штора. Дэнни снова посигналил и подождал с минуту. Но никто так и не вышел.

7:08. У него впереди еще остановки и люди. Дэнни поехал дальше. Выехав из-за угла, объехал лежащий на боку «Приус». По дороге встретилось много всего. Перевернутая полицейская машина, раздавленная в лепешку. Машина «Скорой помощи». Мертвая кошка. У многих домов на дверях были нарисованы большие кресты, краской из баллона. В углах крестов – буквы и цифры. К тому времени как ему удалось доехать до следующей остановки, квартала таунхаусов, называвшегося «Касл Оукс», он уже опаздывал на двенадцать минут. Бриттани-Мэйбет-Джоуи-Дерла-Дениза. Дэнни дал протяжный сигнал, потом еще один. В этом не было смысла. Он сделал это чисто механически. «Касл Оукс» превратился в дымящиеся развалины, сгорел дотла, весь.