Юрий Звенигородский - Константин Ковалев (Ковалев-Случевский)

Нестяжательство и отсутствие стремления к богатству, к владению землей или собственностью было важнее. Сильный духом и довольно мощный телом Сергий стал образцом для подражания и примером для своей братии. Он показывал уникальный пример постоянного трудолюбия. Если надо было, то он выпекал хлеб, не гнушался ношением воды и рубкой дров, пошивом одежды и обуви. Мог даже прислуживать братии. При этом, как указывают источники, питался он лишь хлебом и водой.

Но времена менялись и в обители также происходили перемены. Сюда стали приезжать не просто паломники, но и весьма родовитые, известные и пользующиеся высоким положением в обществе того времени люди.

Постепенно Сергий стал принимать в монастырь всех желающих, правда, только после определенных испытаний. Среди таких новых обитателей могли оказаться и малоизвестные люди, но также и состоятельные вельможи, включая бояр, воевод и даже князей. Вольно или невольно они обогащали монастырь, как в материальном плане, так и в установлении связей с реальным миром, политикой отдельных княжеств и даже государства в целом.

Слава и почитание Сергия росли. Однако в это время он предпринял свою знаменитую реформу монастырской жизни, которая чуть не повлекла для него потерю игуменства в основанной им обители.

К этому времени слух о подвижнике Сергии дошел до Константинополя. Патриарх Филофей, активный сторонник распространения «общежительного» устава в жизни православных монастырей, предложил игумену Троицы ввести новый порядок у себя в обители. Для подтверждения своего участия и внимания к преподобному патриарх прислал ему крест с мощами, а также письмо-грамоту, в котором благословил его на введение новшества. «Совет добрый даю вам, — так писал первосвятитель Вселенской церкви Сергию, — чтобы вы устроили общежительство». Неожиданно было и то, что патриарх не отправил такой же совет в уже известные и давно существующие монастыри на Руси. Он обратил внимание на нового игумена и его братию, предполагая, что они смогут стать проводниками нового византийского влияния на Москву. И, как мы увидим далее, патриарх не ошибся.

Что значило введение общежития для тех, кто, собственно, жил в монастыре? Формула была проста: «Ничто же особь стяжевати кому, ни своим что звати, но вся обща имети». По сути — происходила полная перемена в жизни каждого инока. Если до этого он имел какое-то собственное личное имущество (пусть даже и минимальное), какое-то собственное жилье (те самые домики-келейки вокруг деревянного храма Троицы), то теперь он должен был отказаться от всего. Имущество монастыря и каждого в отдельности становилось общим, как и становились общими — трапеза, ведение хозяйства и многое другое. Теперь уже не могло произойти, например, такого события, какое было с самим Сергием в его же монастыре. Однажды он остался без еды и, чтобы заработать себе пропитание, три дня пилил дрова для… одного из монастырских старцев, который, как указывается в источнике, расплатился с ним «решетом хлебов гнилых». Общий хлеб и стол в правилах «общежительства» теперь означали невозможность оставить голодным никого из братии.

Такие перемены были неожиданными и непривычными. В условиях довольно жесткого выживания, когда жизнь человека почти ничего не стоила, вдруг еще и отказаться от всего — вплоть почти до самых мелочей. Такое понять, а уж тем более выдержать не каждый был способен. Вот почему среди братии началось брожение, которое закончилось тем, что Сергию пришлось даже на время удалиться из своей Троицкой обители. Он уже решил основать другую — неподалеку. Поддержал в эти дни преподобного Московский святитель — митрополит Алексий, который строго настоял на том, чтобы братия подчинилась своему игумену — Сергию Радонежскому, и вернул его обратно в Троицкий монастырь.

Митрополит Алексий, как мы уже знаем, предполагал передать Московскую кафедру Сергию, не видя иного преемника на важнейшем для того времени посту. Известно, что Троицкий игумен отказался и от перемены черных монашеских одеяний на богато украшенные митрополичьи, и от подаренного ему Алексием золотого креста, объявив: «Я от юности не носил золота, а в старости тем более подобает мне пребывать в нищете».

В наступившем к тому времени 1374 году произошла важнейшая для преподобного Сергия и князя Дмитрия Донского встреча на съезде в Переяславле. Можно быть уверенным в том, что участие Троицкого игумена и митрополита Алексия не ограничивалось только церковными проблемами (в первую очередь — вопросом преемственности в митрополии), а также крещением младенца Юрия. Конечно, они участвовали в главных переговорах по стратегическим вопросам единения русских княжеств перед лицом новых угроз, в частности, возможного карательного похода на Русь темника Мамая после убийства его посольства в Нижнем Новгороде. Одних прагматических выводов явно не хватало. Необходимо было воодушевление, духовное обновление, чтобы понять важность предстоящих преобразований. Хотя вполне вероятно, что преподобный Сергий в это время исполнял просьбу отсутствовавшего Киприана — не забывать о важности влияния на светские решения церковных иерархов, включая еще не ослабший тогда Константинопольский патриархат.

В 1375 году, после повторного княжеского съезда в Переяславле, где решались вопросы похода на Тверь, вдруг тяжелый недуг охватил преподобного старца. Возвратившись в свою Троицкую обитель, Сергий Радонежский слег. Никоновская летопись повествует: «Того же лета болезнь бысть тяжка преподобному Сергию игумену, а разболелся и на постеле ляже в Великое говение на второй неделе, и нача омогатися и со одра воста на Семень день, а всю весну и все лето в болезне велице лежал». Текст дает нам понять, что Сергий пролежал почти полгода — с середины марта по начало сентября 1375 года!

Что случилось? Летописи не рассказывают о каких-либо эпидемиях в это время. В прошлом, 1374 году был большой «мор», затронувший и Орду Мамая, где погибло немало людей. А в лето болезни Сергия ничего, кроме большой засухи и обмеления рек, не отмечено. Правда, за время его лежания произошло большое столкновение Москвы с Тверью, начавшееся как раз в марте и закончившееся именно в первых числах сентября, когда Михаил Тверской присягнул мирному договору с князем Московским, текст которого был написан под диктовку Дмитрия Ивановича. Удивительное совпадение…

* * *

Ситуация, которая складывалась в церковных делах конца 1370-х годов, была неопределенной. Князь Дмитрий Иванович был человеком «горячим», многие вещи он предполагал или делал самостоятельно, не всегда советуясь с иерархами церкви, особенно с патриархом из Византии.

После кончины близкого князю митрополита Алексия Дмитрий решил поставить на митрополичью кафедру своего человека, не следуя константинопольским указаниям. Особенно когда узнал о том, что митрополитом Киевским с возможным подчинением ему в дальнейшем епархий всей Северо-Восточной Руси стал болгарин Киприан.

Дмитрий выдвинул на этот пост своего кандидата, собственного духовника — коломенского священника Михаила. В истории он известен по имени Митяй (так несколько пренебрежительно он назван в известной древнерусской «Повести о Митяе»). Даже митрополит Алексий дал согласие на то, чтобы выдвинуть княжеского любимца в качестве кандидата и отправить Митяя на утверждение в Константинополь, хотя и не спешил с утверждением его приоритета.