Запад - Кэрис Дэйвис

Бесс помогала при родах: тянула, иногда связывала веревкой и при этом шептала ласковые слова в длинные уши дженни или в короткие уши кобыл.

Это просто чудо и тайна, рассказывала она Сидни Лотту, до того как перестала с ним разговаривать: два разных животных, лошадь и осел, сходятся вместе, и получается совсем другое животное, и оно такое славное! Мул или лошак – никакой разницы. Мул был превосходным животным. «Сильнее и лошади, и осла. Мул может тащить бóльшую тяжесть, Сидни, и пройти большее расстояние, а кроме того, он может очень сильно брыкаться и бить копытами, и он гораздо умнее».

– А почему ты едешь не на муле? – спросила она отца за несколько дней до его отъезда, когда выяснилось, что он собирается взять свою черную лошадь.

– Хороший вопрос, Бесс, – ответил он. – Я размышлял об этом, что лучше – лошадь или мул?

Вообще-то он подумывал взять обоих и составить небольшой караван: сам он будет ехать на лошади, а поклажа – на муле, но в конце концов отказался от этой идеи – слишком медленно и громоздко, лучше, чтобы все снаряжение и вещи были при нем, на лошади.

Бесс сказала, что если бы это она отправлялась в путь, то она, пожалуй, выбрала бы мула.

– Лошадь быстрее, Бесс, – сказал он ласково, сжимая ее ладошку, потому что заметил, что глаза ее увлажнились. – Лошадь – быстроногое животное. Немного безбашенное, согласен. Но на лошади я буду ехать быстрее, Бесс, и значит – скорее вернусь.

День миновал за днем, часто шли дожди; продвигаясь пешком или верхом на лошади, Беллман внимательно осматривал берег реки, прерии за нею, линию сплетающихся сосен вдали, деревья, кустарники, травы и засушивал листья и стебли между страницами своих рисунков, но больше всего голова его была занята исполинскими животными.

Что они едят?

Мясом питаются или растениями?

Преследуют ли они, как волки, бизонов и набрасываются ли на них стаей?

Быстро ли передвигаются, несмотря на свои огромные габариты? Или ступают медленно, мягко, как подобные облакам существа, которые проплыли по его воображаемому ландшафту, когда ему впервые пришла в голову мысль, что они могут существовать на самом деле?

Хищники они или травоядные?

Используют ли свои гигантские бивни, чтобы пропарывать добычу, или достают пастью до крон деревьев и объедают грецкие орехи?

Общипывают ли, как они со Старухой Издалека, ягоды ирги, черемухи и спелого винограда?

Любят ли тоже полакомиться бобром или сомом?

Его воодушевляло то, что им встречались такие животные, каких он никогда в жизни не видел, он останавливался, чтобы зарисовать их: кролики гораздо крупнее обычных, с ушами размером с большое плоское весло, каким орудовал мальчик, ведя пирогу по реке; какой-то толстый маленький зверек, что-то среднее между лягушкой и ящерицей, с шипами по всему телу; уродливая птица с ногами, до половины покрытыми перьями – словно она была в коротких пышных штанах, – и бледной, отвратительно голой кожей между оперением и большими когтистыми лапами.

Эти странные, незнакомые создания вселяли в Беллмана надежду, и он спешил вперед.

В сопровождении мальчика он совершал вылазки на север и на юг, обследовал окрестности, а через несколько дней они возвращались к реке и день-два двигались дальше вдоль нее, после чего повторяли короткие вылазки в сторону: вылазка – река – вылазка – река – вылазка… Таков был его неспешный, извилистый, требующий трудолюбия метод. Неделя за неделей, месяц за месяцем они ползли на запад.

Бывали моменты, когда земля у него под ногами словно бы накренялась снова, когда он делался неустойчив, как тогда, дома, когда в первый раз прочел о гигантских костях и от мысли о том, сколько же есть такого, чего он не знает, у него закружилась голова; когда он понял, что не может оставаться дома. Он никак не умел объяснить это кому бы то ни было – ни Джули, ни Элмеру, ни даже новому библиотекарю, который помог ему найти карты и дневники экспедиции. Ему казалось, что через этих гигантских животных каким-то образом откроется дверь в неизведанный таинственный мир. А иногда уже здесь, на западе, когда лежал на земле, закутавшись в свое пальто, он смотрел в небо, на россыпь звезд, вглядывался в яркий диск Луны и гадал: что там, на них, что бы он там нашел, если бы сумел придумать способ попасть туда?

Снова пришла зима, и оказалась она очень суровой. Выпало столько снега, что Беллман опасался, как бы он не погреб их под собой, и даже мальчик со своими колдовскими умениями не мог отыскать ничего съедобного в замерзшем мире, их окружавшем. В самые жестоко морозные ночи Беллману приходило в голову, что лучше всего для них было бы прижаться и согреть друг друга, но он не мог представить себе, чтобы они, завернувшись в его пальто или одеяло, лежали вместе. Даже в худшие ночи казалось невозможным предложить ему это, и они лежали врозь в ледяных объятиях ночи. Бывали долгие промежутки времени, когда они вообще не могли идти, и Беллман страшился мысли, что проделал весь этот путь только для того, чтобы остаться здесь навсегда.

Но потом снова пришла весна, и по утрам, просыпаясь, они видели ясное небо вверху, спокойно текущую реку внизу и продолжали свой путь.

Ему нравилось молчаливое общество мальчика, его постоянное и предсказуемое присутствие, нравилось видеть его едущим впереди, легко положив руку на охотничий лук, с которым он никогда не расставался. Этот лук удивлял Беллмана. Он был таким маленьким и легким, что напоминал ему детскую игрушку, и даже по прошествии долгого времени его не переставало изумлять умение Старухи Издалека стрелять из него на скаку и день за