Невыносимая мисс Пэг - Ксения Мирошник

Папаша оставил пустой стакан, бросил в него окурок и растер слегка отекшее лицо ладонями.

– Меня прижали, серьезно прижали, Долли, – сказал он, упорно пряча от меня свои глаза. – Я тянул со статьей несколько недель, позволяя тебе отмахиваться от нее в надежде, что все как-то само собой разрешится.

– Что, все?

– Не знаю, – слегка возбужденно повысил он голос, – не знаю, Долз. Думал, может, найдется что-то или кто-то… Что в заказе отпадет нужда. Я не идиот, Долли, понимал, на кого придется замахнуться. И дело тут не только в тебе. Любой поймет, что ты лишь пешка. В печать статью отдаю я!

– Как удачно подвернулось это убийство…

– Если бы раньше добилась интервью, все могло бы получиться менее болезненно… – пробормотал редактор, и я чуть было не взорвалась.

Сцепив зубы и до боли сжав кулаки, я проглотила возмущенный вопль и постаралась говорить спокойно:

– То есть это моя вина?

– Нет, конечно нет, Долли! – воскликнул Лакомб и тяжело поднялся на ноги. Стул громко и неприятно скрипнул, а потом опрокинулся. Папаша не обратил внимания. Он едва заметно качнулся, а потом схватил свой стакан и плеснул в него виски. Окурок тут же всплыл на поверхность. Мсье Лакомб некоторое время гневно взирал на него, а потом от души швырнул стакан в стену. – Здесь нет ничьей вины. Мы попали в движущийся механизм, и нас затянуло…

– Нас не просто затянуло, нас размазало по шестеренкам, мсье Лакомб! – в сердцах поправила я. – Вы ввязались в чью-то теневую игру и меня за собой потащили!

– У меня не было выбора!

– Выбор есть всегда! – Я тоже вскочила на ноги, чувствуя, что усидеть на месте не в состоянии. – Вы могли поставить собственное имя! Не мое!

В последних словах прозвучало столько боли, что я зажмурилась. Пришлось отдышаться, чтобы усмирить пульс, колотящийся в висках. Лакомб сжал зубы и отвел глаза.

– Не мог. – Голос его прозвучал глухо. – Я пытался, поверь, но мне не позволили.

– Кто заказал статью? – Я решила перейти к главному, чтобы хоть как-то отстраниться от бушующих в груди чувств, от обиды, которая рвалась наружу.

– Я не могу сказать, Долли, даже не проси, – папаша медленно осел в кресло и, обхватив голову руками, поставил локти на стол. – Ты должна знать – я сделал все, чтобы обезопасить твою жизнь! Мне обещали, что о тебе позаботятся!

– И как же? Кто убережет меня от Дювалей? Даже Арман Дюваль сказал, что вряд ли сможет!

– Ты говорила с ним? – Лакомб вскинул голову, его глаза лихорадочно блеснули.

– Сегодня утром.

– И что он… думает?..

– На статью ему плевать, но он дал понять, что Северин Дюваль этого так не оставит.

– Тогда тем более лучше ничего не знать, Долли! Если ты пешка, ею и оставайся! Это убережет тебя.

Лакомб нервно закурил, а я вернулась на свое место и тоже достала портсигар. Некоторое время мы молчали. Я размышляла над всем, что услышала, а точнее, над тем, что и так знала. Для чего мне нужен был этот разговор? Чтобы посмотреть папаше в глаза и для успокоения души увидеть в них раскаяние. Ничего нового я не почерпнула из этой беседы. Поднеся к губам мундштук, заметила, что руки мелко дрожат.

– Может, тебе уехать на время? Отправляйся к родителям…

– Сбежать? А что это даст? Если Дювали захотят, они найдут меня на краю земли. Я намерена поступить иначе!

Папаша вновь поднял на меня взгляд, теперь его брови нахмурились, между ними залегла глубокая складка.

– Не дури, Долли! Не лезь во все это!

– Знаете что, мсье Лакомб? – ощущая новую волну гнева, заявила я. – Если уж меня втянули во все это, я предпочту разобраться! Я хочу знать, кто меня использовал и зачем! Зачем нужна была эта статья? Кому нужно утопить Дювалей?

С минуту Лакомб молчал, а потом все же выдохнул, будто сдался, и сказал:

– Северин Дюваль должен получить патент на оружие нового поколения. Его предложение рассматривается на самом высоком уровне. Как думаешь, кому нужно его потопить?

Представляю, сколько конкурентов Дюваль заимел за годы изготовления и торговли оружием.

– Хорошо, при чем здесь Арман? Почему именно Арман? Не Патрис, который, насколько мне известно, занимается делами отца?

– Чего не знаю, того не знаю, Долли. Прошу тебя образумиться, ты не осилишь все это…

– Чем вам угрожали? – прервала я его на полуслове.

– Семьей, – тихо ответил он.

Тлеющая сигарета обожгла его пальцы, и папаша зашипел, а потом раздавил окурок в пепельнице. В этот миг Лакомб будто постарел на десяток лет сразу. Я понимала его, по-человечески понимала, по-дружески, но простить была не готова. Каждый из нас борется лишь за себя и своих близких. Возможно, я действительно была ему дорога, но он сделал свой выбор.

– Вы можете еще хоть что-то полезное мне сказать? – глотая ком в горле, выговорила я, желая поскорее покинуть этот кабинет.

– Для твоего же блага – нет, – прозвучал ответ, и я поднялась.

– Я все равно разберусь в этом. Выбора вы мне не оставили. Угроза нависла надо мной в любом случае, но я еще потрепыхаюсь. Сидеть и ждать, когда меня придавит окончательно, не по мне. – Я развернулась и пошла на выход, взялась за ручку двери и все же не выдержала, обернулась. – Что будет с вами?

– Мне остается только ждать, когда мою глотку выпустят и отправят на покой, на пенсию.

Больше мне говорить с ним было не о чем. С тяжелым сердцем я вышла за дверь и, бросив Дениз пару слов, покинула издательство. Мне нужно было немного воздуха и тишины.

Даже не заметила, как добрела до самого уютного и дорогого сердцу места. На углу авеню Рузвельта, прямо за Большим дворцом спрятался маленький двухуровневый сад, не видимый с улицы. Наткнуться на него случайно почти невозможно, нужно просто знать, что он существует.

Сад Нювель Франс приносил покой в душу всякому, кто побывал в нем хотя бы раз. Узкие дорожки вели сквозь многочисленную зелень, подныривали под искусственно созданные каменные арки и выводили к живописному пруду с вечно горюющими ивами или к маленькому водопаду. Стоило войти в тайный зеленый уголок, и тихие слезы хлынули из глаз. Здесь, вдали от посторонних, я могла дать волю чувствам. В это время дня мне никто так и не встретился на пути, поэтому я не стала прятать свое разочарование. Прошла к любимой скамейке и отпустила эмоции, что так старательно пыталась сдержать.

Я всегда считала себя сильной, непоколебимой, стойкой, но удары судьбы один за другим показали мне, что я ошибалась. Однажды я была сломлена. В юности, когда сердце горело надеждами, когда мечты окрыляли и рисовали чудесное, весьма амбициозное будущее. Война закончилась, и вера возрождалась в душе, расцветая, будто свежий бутон. Но жизнь распорядилась иначе, послав испытание, которое изменило мой мир, мои планы и меня саму. С тех пор я научилась держать в руках оружие, от которого отец долгое время пытался меня оградить. Ему самому пришлось обучить меня стрельбе, а затем открыть глаза на реальность и мир, что нас всех окружал. Тогда и появился внутри этот стержень, который препятствовал сближению с людьми. До сего дня я думала, что так больно уже не будет.