Некроскоп - Брайан Ламли

Что касается молодого человека, то у него были собственные цели и амбиции. Он, однако, держал их при себе, но можно с уверенностью сказать, что идеи, заключенные в его голове, в корне отличались от мечты Боровица о великой России, ее главенстве в мире и во Вселенной, о матушке России, чьим сыновьям никто и никогда не посмеет угрожать.

Во-первых, Драгошани никогда не считал себя русским. По происхождению он был очень далек от эпохи коммунистического гнета и тех тупоголовых народов, которые использовали серп и молот не как орудия труда, а как знамя и символ угрозы. Возможно, это явилось одной из причин его “любви” к Боровицу, которого тоже, надо сказать, любить было едва ли возможно, но действия и все поведение которого были абсолютно аполитичными.

Что же касается уважения, то Драгошани испытывал его лишь до определенной степени — он видел в Боровице старого солдата, но отнюдь не античного героя, бьющегося на поле брани; его не восхищала также способность Боровица в борьбе с противниками бить точно в цель. Скорее можно сказать, что он относился к шефу с тем же уважением, с каким верхолаз относится к верхним ступеням лестницы. И так же, как и верхолаз, он знал, что не может позволить себе отступить назад, чтобы полюбоваться своей работой. Зачем это нужно, если в один прекрасный день труба будет построена и он сможет, стоя на ее вершине, насладиться своей победой с ни для кого, кроме него, недосягаемой высоты? Между тем Боровиц может руководить Драгошани, указывать ему путь вверх по лестнице, а Драгошани тем временем будет подниматься по ней так быстро и высоко, как только сможет. А может быть, он относился к шефу так, как канатоходец к канату, по которому идет, не имея возможности смотреть себе под ноги.

Причиной возникавших между ними трений обычно служило различие в происхождении, воспитании, привязанностях и образе жизни. Боровиц родился и вырос в Москве, в четыре года остался сиротой, в семь — рубил дрова, чтобы выжить, а в шестнадцать лет стал солдатом. Драгошани получил фамилию по месту своего рождения в Южных Карпатах на реке Олт, текущей с гор и впадающей в Дунай на границе с Болгарией. В древности эта территория носила название Валахии, к северу от нее располагалась Венгрия, к западу — Сербия и Босния.

Вот почему он считал себя валахом, в крайнем случае румыном. Как историк и патриот (хотя его патриотизм относился к стране, имя которой сохранилось лишь на старинных картах), он знал, что история его родины была долгой и кровавой. Если заглянуть в историю Валахии, можно узнать, что ее обменивали, захватывали, разворовывали и возвращали обратно, снова разворовывали, грабили, уничтожали, сравнивали с землей, но она всегда возрождалась и вновь обретала самостоятельность подобно птице Феникс. Земля ее была живой, она до черноты пропиталась кровью, и кровь давала ей силу. Земля была сильна людьми, а люди получали силу от земли. Они боролись за эту землю, но земля могла и сама постоять за себя. Если посмотреть на старинную карту, станет понятно, почему это было именно так: в те далекие времена, когда не было еще самолетов и танков, окруженная горами и болотами, защищенная с востока Черным морем, с запада — непроходимыми трясинами, а с юга — Дунаем, страна представляла собой естественную крепость, была практически изолирована от окружающего мира.

Таким образом, гордясь своим происхождением, Драгошани считал себя в первую очередь валахом (может быть, единственным в мире оставшимся в живых валахом), потом уже румыном, но никак не русским. Кто они такие на самом деле, и Григорий Боровиц в том числе, как не осевшая пена, оставшаяся после волн наступавших завоевателей, — сыновья гуннов и готов, славян и франков, монголов и турков? Конечно, и в жилах Драгошани текла, вероятно, их кровь, но в первую очередь он был валахом! Единственное, что могло связывать его со стариком, это то, что оба они были своего рода сиротами, но причины и обстоятельства их сиротства были совершенно различными. У Боровица по крайней мере когда-то были родители, он видел и знал их в далеком детстве, хотя теперь о них давно уже забыл. А Драгошани... он был найденышем. Его нашли на ступеньках дома в одной из румынских деревень, когда ему исполнился всего лишь один день от роду. Его вырастил и дал ему образование богатый фермер и землевладелец. Такова была его судьба, в конце концов не такая уж плохая.

— Ну, Борис, — сказал Боровиц, отрывая своего протеже от воспоминаний. — Что ты обо всем этом думаешь, а?

— О чем?

— Ну, вот, — проворчал старик. — Слушай, я знаю, что это место очень располагает к отдыху, а я не более чем надоедливый старый осел, но ради Бога не спи! Что ты думаешь по поводу полной независимости отдела от КГБ?

— А что, это действительно так?

— Да, это так, — Боровиц удовлетворенно потер руки. — Можно сказать, что мы начисто от них освободились. Нам, конечно, придется терпеть их присутствие рядом, в первую очередь потому, что Андропов любит лезть во все дырки. Но этот пирог ему больше не по зубам. Все вышло очень хорошо.

— Как тебе это удалось? — Драгошани понимал, что тому не терпится все рассказать.

Боровиц пожал плечами, как бы пытаясь показать, что его роль весьма незначительна, хотя Драгошани понимал, что он хотел сказать прямо противоположное.

— Ну, немного того, немного другого. Должен сказать, что я поставил на карту свою работу. Я поставил на карту судьбу отдела. Я рисковал, если хочешь, но знал, что не могу проиграть.

— Тогда в этом не было никакого риска, — сказал Драгошани. — Что именно ты сделал? Боровиц усмехнулся.

— Борис, ты же знаешь, что я не люблю подробностей. Но тебе я скажу. До начала слушаний я был на приеме у Брежнева и рассказал ему, как обстоят дела.

— Ух! — теперь была очередь Драгошани фыркнуть. — Ты ему сказал? Ты рассказал Леониду Брежневу, Генеральному секретарю КПСС, что должно произойти? Что именно?

На лице Боровица появилась знакомая волчья усмешка.

— То, что должно случиться, — ответил он. — То, что еще не произошло. Его нежное воркование с Никсоном усилит его позиции, но он должен быть готов к тому, что через три года Никсон будет отстранен от власти, поскольку его коррумпированность станет достоянием гласности. Я сказал ему, что к тому моменту, когда это случится, он окажется в выгодной позиции и будет иметь дело с преемником и обвинителем президента в Белом доме. Я сказал, что, прежде чем к власти придут сторонники “жесткой” политики, он в будущем году подпишет соглашение, разрешающее фотографировать американским спутникам наши ракетные объекты и, наоборот, нашим спутникам — их, и что это будет сделано тогда, когда американцы будут опережать нас в космических исследованиях, но у него еще останется шанс. Понимаешь, речь идет об ослаблении напряженности. Он помешан на этом. Его также очень беспокоит, как бы американцы не ушли слишком далеко вперед в космической гонке, поэтому я пообещал ему стыковку в космосе в 1975 году. Что касается евреев и диссидентов, доставляющих ему столько неприятностей, то я гарантировал, что мы избавимся от большинства из них — примерно от ста двадцати пяти тысяч — в ближайшие три-четыре года!