Вергилий, нет! - Моник Виттиг

(Выйди, выйди ко мне, о прекрасная! Приди ко мне, моя радость, мое сокровище!)

Я иду, распевая, - этакая Блондель де Несль в поисках Ричарда Львиное Сердце, и на голову мне выливаются ведра воды -в самом центре Сан-Франциско! Манастабаль, моя проводница, отпускает по этому поводу множество ехидных замечаний. Но тщетно она одолевает меня своими предостережениями и своим сарказмом, тщетно я спрашиваю ее, что же она называет лесбийским наказанием, напрасен весь шум - никто не выходит. Они заперты на ключ, некоторые даже в чуланах. И когда из-за темных окон слышатся крики отчаяния, бесполезно кидаться во все стороны - все равно не удается определить, откуда они доносятся. Иногда вопли ужаса переходят в громкий резкий хохот. Тогда Манастабаль, моя проводница, вкладывает мне в руки лютню, чтобы я продолжала петь.

Продвижение вперед трудное и медленное. Ветер, который гонит песчаные волны по пустынным пространствам преисподней, усиливается. Он едва не срывает с меня одежду - его сила такова, что несколько раз я чувствую, как приподнимаюсь над землей, и Манастабаль, моей проводнице, дважды приходится меня удерживать, чтобы я не улетела окончательно. Это похоже на кошмар -тебя уносит куда-то, и ты не можешь вернуться. Наконец мы добираемся до озера, поверхность которого тускло отсвечивает в полусумраке, царящем в этих проклятых местах. У осужденных душ, которых мы встречаем по пути, по щекам катятся слезы. Они молча идут в том же направлении, что и мы. На шее у каждой - витая фиолетовая веревка. Когда я спрашиваю Манастабаль, мою проводницу, в чем смысл этих новых встреч, она делает мне знак молчать. Без сомнения, не пристало нарушать глубокую тишину этого места, в которой слышны лишь завывания ветра. Мне хочется рухнуть под какой-нибудь из тщедушных кустов, растущих на песке вокруг озера, но это ненадежное убежище. Приходится стоя противостоять ветру, который стягивает мне кожу на лице, превращает глаза в щелочки и обнажает десны. В какой-то момент две осужденные души встречаются лицом к лицу и приветствуют друг друга, склоняясь в глубоком поклоне, как каратисты перед началом поединка. Потом каждая из них хватает веревку, висящую на шее другой, и принимается затягивать ее изо всех сил. Я бросаюсь к ним, чтобы помешать обоюдному убийству, но Манастабаль, моя проводница, запрещает мне вмешиваться. Мне остается лишь следить за этим странным действом, до тех пор, пока обе противницы, затянув веревки со всей силой, на какую только способны их изнуренные тела, падают на песок и умирают в жестоких спазмах от удушья. Итак, у нас на руках новые трупы, и каков на сей раз был повод для убийства, я не знаю. Вскоре на берегах озера появляется целая толпа душ с веревками на шее, которые все прибывают. После обмена приветствиями, в большинстве случаев похожего на тот, что был описан выше, они по обоюдному согласию нападают друг на друга и затягивают веревки до тех пор, пока не наступают удушье и смерть. Все происходит очень быстро и в полной тишине. Ни крика, ни мольбы, ни стона, ни протеста не срывается с губ этих несчастных созданий. Приходится заключить, что жертвы сами согласились на обоюдное умерщвление. Был ли вынесен приговор, которому они подчинились, - неизвестно. Нет времени расспрашивать об этом Манастабаль, мою проводницу, ибо трупы все множатся, и нужно управиться с ними до зари, каким бы тусклым ни был окружающий свет - не годится оставлять их без погребения, не защищенных от ветра, света и чужих глаз. Итак, волей обстоятельств мы снова оказываемся могилыцицами. Но на этот раз речь идет не о раздавленных туловищах или отрезанных конечностях - трупы, лежащие на земле, покрыты синяками и кровоподтеками, поскольку смерть, даже добровольная, не обходится без жестокой борьбы и сопротивления тела. Мы опускаем трупы в уже готовые могилы и засыпаем их землей, предварительно позаботившись о том, чтобы у каждого одна рука была поднята вверх. На исходе ночи над бесплодными и переменчивыми песчаными землями, окружающими озеро, вздымается огромное количество рук, словно выросших из земли. Вопли ярости вырываются из моей груди, и я терзаюсь непониманием: какова причина этих смертей, и почему их нельзя было предотвратить? И поскольку Манастабаль, моя проводница, не отвечает, я обращаюсь к какой-то одинокой душе, бредущей, словно во сне, с крученой фиолетовой веревкой на шее; очевидно, она осталась в живых лишь потому, что так и не встретилась лицом к лицу ни с одной из себе подобных. Я останавливаю ее и спрашиваю:

(Скажи мне, несчастное создание - ибо ты не можешь не быть несчастной - где мы?)

Она, кажется, прилагает огромные усилия, чтобы переключить внимание на меня. Наконец слова слетают с ее распухших губ, но при этом она по-прежнему пребывает в отрешенности:

(Чужестранка - ибо тебе, очевидно, неизвестно, что это за место - знай, что ты находишься на берегу озера самоубийц.)

Передо мной словно вспыхивает свет среди кромешной тьмы.

(Так вот почему на вас фиолетовые веревки - не убийства вы совершили, а самоубийства! Что же толкнуло вас на поступок столь необратимый? Говори! Расскажи все, что знаешь!)

Голова моей собеседницы тяжело клонится к земле. Наконец, несмотря на то, что ей невыносимо тяжело мне отвечать, она продолжает:

(Как тебе должно быть известно, чужестранка, самоубийства столь же рознятся между собой, как и самоубийцы. Однако сходство, обнаруживаемое между ними здесь, свидетельствует о том, что через смерть все они стремились обрести свободу. Вот почему мы сами роем себе могилы - ты видишь, они зияют тут и там. И хотя это благородное решение, единственно возможное для избавления от самых отвратительных видов рабства, дается оно отнюдь не с легким сердцем. Вот почему ты видела эти скорбные лица, эти отчаянные взгляды, эту тяжелую походку, эти слезы на щеках. Поэтому назвали это озеро Озером Скорби. Эти руки, вздымающиеся над землей - последний протест против несправедливой судьбы.)

Я не нахожу слов для ответа, и, видя, что она снова забыла обо мне, позволяю ей уйти. Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Трудно, Виттиг, не впасть в отчаяние в преисподней. Вот почему эти несчастные создания направляются к озеру, где убивают друг друга, раз уж им не удается прийти к смерти прямым путем.)

Я смотрю на воздетые руки, торчащие из этой мрачной земли, которая всего за одну ночь стала кладбищем для столь многих и дала пищу воронам. Меня удивляет, что нет способа остановить самоубийства и отправить осужденные души в чистилище. Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Они не хотят туда уходить, хотя знают дорогу, как знают и то, что спасение трудно, но возможно. Не страх их останавливает - ибо, потеряв жизнь, они готовы потерять все. Дело в том, Виттиг, что уже слишком поздно. Сила, которая позволяет двигаться с легкостью, оставила их навсегда, и в чистилище они будут всего лишь подобием самих себя. Они попадают сюда уже мертвыми, ибо механизм разрушения (тирания, подавление, преследование) прокатывается по ним как паровой каток, лишая их малейших попыток к сопротивлению. Смерть - их единственный выход, и я сожалею, что мне приходится тебе об этом говорить.)