Орос. Часть первая - Сергей Соломатин

для того, чтобы её помыть. Мама молча и укоризненно посмотрела ему вслед, потеряв на пару мгновений всю свою собранность и самообладание, потому что прекрасно знала, что тот никогда не мыл за собой посуду, однако быстро опомнилась, и мы втроём на волне нашей общей радости начали весело фантазировать о моём будущем. Охватившая меня эйфория подбросила меня на немыслимую для меня высоту общительности и открытости к родным, которой я прежде не мог похвастаться, о чём иногда очень жалел.

Я думал тогда лишь о том, что, как и дядя, смогу в городе стать другим человеком, более открытым, более интересным, более умным… Я непременно найду себя там, стану богатым и самостоятельным, смогу позволить себе иметь компьютер, мобильный телефон, красивую одежду и прочие атрибуты вещественного удовольствия, какие мог предоставить только большой город. Я думал, что в городе смогу обрести то самое счастье, о котором так много говорили, но которого никто не знал в лицо. Грёзы о предстоящей счастливой жизни так и не дали мне заснуть той ночью.

Мои отношения с родителями не были отягощены никакими межличностными проблемами или обоюдным недопониманием. Даже так называемый переходный возраст прошёл у меня без каких-либо болезненных заявлений и претензий на самостоятельность и независимость. Я был исключительно положительным и послушным ребёнком, боящимся делать что-то плохое не из-за того, что это может привести к неблагоприятным последствиям, а потому что это могло вызвать неодобрение моих родителей. Я достаточно лояльно воспринимал чрезмерную набожность своей матери, хотя и не считал религию и церковь чем-то настолько серьёзным, чтобы этому можно было посвятить всю жизнь. Её слепая всепоглощающая вера не приносила никаких неудобств нашей семье, скорее, наоборот, нравственные качества своей мамы я, вероятно, даже слишком идеализировал. Её скромность, кротость, спокойную рассудительность, терпение и тихую мудрость я воспринимал как образец для подражания. В то же время, нельзя было не отдать должное её мужеству и стойкости, делавшим её истинным семейным авторитетом для меня и для отца. Я любил её за её простоту, за её ненавязчивую натуру, за её неподкупную сильную личность.

Не было в моём детском мышлении и претензий к отцу, которого я, однако, считал слишком закрытым и немного отрешённым. По своему характеру отец был – как мне тогда казалось – более мягким, чем мама, и это проявлялось в том, что он часто покорно принимал все решения, принятые ей, даже когда он сам был с этим не согласен. Тогда я ошибочно считал это проявлением слабости. Он соглашался с ней, потому что любил её своей тихой преданной любовью, он уважал её и как женщину, и как человека, и как сильную независимую натуру, и как простого собеседника, и только ему одному было известно, насколько тяжело ему было поступиться своими принципами.

В жизни мои родители были очень привязаны друг к другу, хотя я тогда и не считал, что эта привязанность вызвана проявлением каких-то романтических чувств, которые я, как и все подростки, в то время чрезмерно идеализировал. Не знаю, чего в их отношениях было больше – любви или простой привязанности, смешанной с чувством долга и привычки – в любом случае, отношения моих родителей подтверждали данную ими клятву жить долго и счастливо до конца их дней. В выполнении этого простого, с одной стороны, но такого сложного на практике, обещания они видели не бремя жизни, а простое житейское счастье. Есть пары, которых объединяет появление в семье ребёнка, однако мне казалось тогда, что моё присутствие или отсутствие никак не повлияло бы на их отношения. Они бы так же безмятежно продолжали копошиться в своих мелких житейских заботах, и так же преданно блюсти свои роли верных спутников жизни даже если бы не было меня. Вероятно, именно потому, что никто другой – даже я – не мог повлиять на их любовь, я и приобрёл то чувство внутренней отдалённости, которое толкало меня на путь постижения бремени одиночества.

Вся размеренная жизнь моих родителей, с тех пор как они приехали сюда и прикипели к этому месту, с головой окунувшись в его спокойствие и безмятежность, лишь подтверждала тот факт, что они были не склонны к разного рода авантюрам, но, чувствуя мою тягу к чему-то большему, стремление к развитию и росту, они приняли решение – основанное скорее всего на мнении моей мамы и молчаливом согласии отца – что мне будет на пользу жизнь в большом городе, хотя сами они где-то в глубине самих себя не считали это решение правильным. Они предоставили мне свободу выбирать самому, посчитав, что я уже достаточно взрослый, чтобы иметь право выбора своего жизненного пути, и за это я стал уважать их ещё больше. И само осознание того, что они, не задумываясь о своём будущем, дали мне возможность выбрать своё, заставляло меня испытывать щенячью преданность и нежность – но и неловкость тоже – по отношению к ним.

Иногда мне недоставало какого-то интимного общения с моими родителями, возможности поговорить о том, что меня волнует, открыть им свои мысли. Я безмерно уважал их и гордился их семейным счастьем, но не мог открыться никому из них настолько, чтобы не чувствовать душившего меня ощущения внутренней скованности и отчуждения. Мне не хватало такого человека, которому я бы смог открыть ворота в свой внутренний мир и даже впустить его туда погостить, не боясь, что тот натопчет там грязных следов сапогами своей так нежданно приобретённой власти над моими мыслями. Такого человека мне не хватало именно в лице моего отца, но я не винил его в холодности и отстранённости. Я понимал, что он любит меня, по-своему – молчаливо, но искренне – и ему просто не хватает умения любить меня так, как об этом показывают по телевизору. У него была только голая любовь ко мне и слепая надежда на то, что до всего остального я смогу дойти сам. Я понял лишь спустя долгое время, что его уход из-за стола тем вечером объясняется не его капитуляцией как проигравшего, а тяжестью, которая свалилась на него в тот же момент, когда упала с души моей матери.

Каждый человек живёт той жизнью, которую он выбрал. Но это далеко не значит, что этот выбор был лёгким и быстрым. Кто-то и вовсе не хочет выбирать, полагаясь на волю случая и полностью окунаясь в омут настоящего момента. Для кого-то путь к своей жизни оказывается настолько длинным, что не хватает времени его пройти полностью, и лишь к концу