Великий треугольник, или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Владимир Артурович Левшин

Жаклина растрогана.

— Ну конечно, Блез! Ради такого отца, как наш, стоит пострадать. Если… если только из твоей затеи что-нибудь выйдет… Ох, прости, пожалуйста! — покаянно спохватывается она, уловив укоризненный взгляд брата. — Прости меня, Блез, но ведь это длится столько времени! Мы уже счет потеряли твоим моделям. Сколько их было? Сорок? Пятьдесят? Все разные: из слоновой кости, из эбенового дерева, из меди и бог знает из чего еще… Я дня не упомню, когда у тебя не болела голова. Ты изводишь себя, нанимаешь самых лучших, самых дорогих мастеров. А какой, спрашивается, толк? Даже они тебя не устраивают!

— И кто, по-твоему, тут виноват? — спрашивает Блез, явно задетый. — Они или я?

Подбородок Жаклины упрямо вздергивается.

— Что за вопрос! Конечно, они.

Непоколебимая, наивная вера сестры в непогрешимость брата умиляет и чуточку смешит Блеза.

— Спасибо, дорогая, — улыбается он. — Но наверное, все-таки, ни я, ни они.

— Кто же?

Он на мгновение задумывается. В самом деле, кто? Скорее всего, никто. Просто время. Человеческая мысль опережает ход технического прогресса. Нередко полезные, мало того — насущно необходимые идеи приходят тогда, когда под рукой у изобретателя нет еще ни подходящих материалов, ни достаточно умелых и образованных механиков, способных претворить его замыслы в жизнь. То же и с его, Блеза, машиной. В воображении автора она легка, соразмерна, работает быстро, безотказно. Наяву — медлительна, перегружена деталями, то и дело ломается…

Горькая исповедь! В глазах у Жаклины сочувствие и затаенное обожание. Бедный, бедный Блез! Так, значит, он сознательно растрачивает себя на дело, заранее обреченное на провал! Но зачем? Надо ли? И какой ценой! Здоровье, жизнь — не слишком ли это дорогая плата за неудачную машину?

Но страстные, сбивчивые доводы сестры бессильны перед решимостью брата. Что делать, — не он первый, не он последний! Такова судьба многих первооткрывателей. В конце концов, даром ничего не обходится. Даже неудачи. Да и не рано ли говорить о неудаче? Конечно, машина его далека от совершенства. Но ведь работа над ней еще не закончена! И уж он-то, Блез, сделает все, чтобы заставить ее действовать. Действовать во что бы то ни стало! Если же это ему не удастся… Что ж, не ему, так другому! Пусть не сейчас, пусть позже — лишь бы посаженный им росток зазеленел, превратился в прекрасное дерево, начал плодоносить! Лишь бы люди убедились наконец, что сложнейший умственный акт, заложенный в них всевышним, может быть заменен чисто механическим приспособлением…

Последние слова заставляют Жаклину вздрогнуть. Глаза ее испуганно округляются. Она поспешно осеняет брата крестным знамением. Бог с ним, что он такое говорит? Заменить творение всевышнего механическим приспособлением… Не значит ли это — бросить вызов господу, посягнуть на его божественные права?!

Блез, как ни странно, тоже смущен. По правде говоря, такой вопрос не приходил ему в голову. Он оскорбляет бога? Он, который так преданно чтит его, так искренне верит? Нет, нет, не может быть! Жаклина ошибается. Ведь вот утверждает Декарт, что мозгу животных, в том числе человека, свойствен некий автоматизм и что многие умственные процессы, по сути дела, ничем не отличаются от механических. А Декарт, что ни говори, великий человек!

Это замечание несколько успокаивает Жаклину: ссылка на Декарта — аргумент солидный. И все же на лбу у нее возникает сердитая морщинка, смысл которой, видимо, хорошо понятен Блезу. Он осторожно дотрагивается до лежащей на его одеяле маленькой энергичной руки.

— Ну, ну, не надо хмуриться! Пора положить конец семейной неприязни Паскалей к Декарту.

Но набожная Жаклина на сей раз не очень-то склонна к христианскому всепрощению. Слов нет, Декарт — прославленный философ и математик, человек зато завистливый и несправедливый. Подумать только, он пренебрежительно отозвался о первой работе Блеза! А почему? Да потому только, что Блез — ученик Деза́рга…[17]

Блез слегка пожимает плечами. Что ж, возможно, Декарт был и вправду несправедлив к его труду. Тем более не стоит пристрастно судить о нем самом и о его отношении к Дезаргу. Декарт — математик и Дезарг — математик. Но они поклоняются разным богам. Бог Декарта — алгебра. Он и геометрические задачи решает с помощью алгебраических вычислений. Так, по его мнению, удобнее и быстрее. Дезарг опирается на геометрические построения. Его бог — геометрия, и в ней он подлинный виртуоз! Некоторым, правда, приемы Дезарга не но зубам. Пожалуй, он и в самом деле излагает свои мысли чересчур усложненно и сжато. Чтобы понять его, необходимо некоторое усилие. Но честное слово, игра стоит свеч! Какая изощренность в проективных преобразованиях! Какое пространственное чутье! Нет, это прелесть что такое! Если бы только Жаклина могла понять…

Жаклина отмахивается с комическим ужасом. Нет уж, увольте, ей это решительно не под силу! Из длинного монолога Блеза она поняла только одно: роль непредвзятого судьи в воображаемом поединке Декарта и Дезарга явно не по нем. Для этого он слишком влюблен в Дезарга.

Блез смиренно складывает ладони, все еще слабые после приступа. Он капитулирует! На этот раз победа за ней…

Но тут поют внизу деревянные ступеньки, похрустывают на ходу крахмальные юбки. Жаклина проказливо ежится.

— Шшшш… Слышишь, Блез?

— Жильбе́рта! Ну и достанется нам с тобой…

— Могу себе представить! Жильберта — прелесть, но обожает воспитывать.

— На то она и старшая!

— Я исчезаю.

Жаклина вскакивает, торопливо задувает ненужную уже свечу и, двумя пальчиками приподняв платье (юная маркиза, танцующая менуэт!), грациозно плывет к двери в смежную комнату. На пороге она еще раз оборачивает к брату милое смеющееся лицо.

Спокойной ночи, Блез!

— С добрым утром, Жаклина.

Два великих «Д»

Все громче поют ступеньки, все явственней хруст накрахмаленных юбок. Сейчас скрипнет тяжелая створка, и в комнату войдет она, девочка, испуганно льнувшая к материнским коленям в тот тревожный овернский вечер: Жильберта Паскаль, нет Жильберта Перье́, теперь уже и сама счастливая мать одного, а то и двух младенцев. Вот она у порога. Вот поворачивается медная, жарко начищенная дверная ручка…

Трах! Что такое? Комната исчезает, и глаза филоматиков с размаху упираются в кровлю интендантского дома. Несносный бес! Дразнит он их, что ли? Если так пойдет дальше, об автографе Паскаля можно забыть.

Изложив этот свой мрачный прогноз, Мате погружается в гробовое молчание, где и пребывает довольно долго, вопреки адским стараниям Асмодея извлечь его