Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман

— Половые преступления? — удивился я. — Зачем нам это?

Я взглянул на Фокса: он, похоже, тоже ничего не понимал.

— Если Фокс сыграет роль психиатра Тедди, то нам нужно, чтобы настоящий психиатр Тедди взял небольшой отпуск. Так, вот я прошла на страницу, где половые преступления, и поскольку я тут выступаю как служащий департамента, то мы сможем внести некоторые изменения. Вставляем дискету… Так, этого убираем, а этого вставляем. Вы следите?

— Разумеется, следим, — сказал Фокс. — Точнее, следуем. Мы не понимаем технологии, но мы следуем за тобой как за нашим духовным лидером.

— Я не лидер, — сказала Клайд. — Может, это прозвучит странно, но лидером у нас может оказаться Уолтер.

— Я?! — воскликнул я ошеломленно. — Да я вообще новенький в классе! Я никогда даже не видел таких людей, как вы! Я смотрел на жизнь совсем иначе, я никогда не вытворял таких фокусов, какие вы каждый день устраиваете. Я даже не думал ни о чем подобном. Я же человек, который занимался тем, что не писал книгу. Теперь ты вспомнила, кто я такой?

— Поживем — увидим, — сказала Клайд. — Тебе тоже будет, что вспомнить. Мы делаем все это не только ради Тедди.

Опять наступило молчание. Город за окном, казалось, тоже решил помолчать вместе с нами. Возможно, это была минута молчания в память о степенной и бесцветной жизни, которую некогда вел старый Уолтер Сноу, ныне покойный.

— Эй, ты где? — позвала меня Клайд.

— Одного убрали, другого вставили, — сказал Фокс.

— Вот и отлично. Смотрите! Я взломала сайт ААЛМ. Вы знаете, что это такое?

— Разумеется, — сказал Фокс. — Американская ассоциация любви к мальчикам. Это компания больных на всю голову ублюдков, но я всегда подозревал, что они нам в чем-нибудь пригодятся. Кстати, вот анекдот. Два педофила сидят на детской площадке и смотрят на девочку лет шести, которая качается на качелях. Потом один из них глубоко вздыхает и говорит: «Да… Годы идут… А какой красоткой, наверно, была в юности…»

Клайд взглянула на меня, и мы оба расхохотались. Смеясь, она откинулась в кресле и поправила волосы кончиками пальцев. Это был такой естественный и в то же время такой волшебный жест, что мы с Фоксом, конечно, не могли его не оценить.

— Вы простите, что я тут напустила серьезности, — отсмеявшись, сказала Клайд. — На меня интернет всегда так действует. В нем все так просто переделать — не то, что в жизни.

— А я тебе говорил, что его выдумал сам Сатана! — взвился Фокс.

— Ну что ж, хорошо, что хоть кто-то на нашей стороне, — ответила Клайд. — Так, теперь мы через эф-ти-пи засовываем им в корень новый индекс… А теперь проверяем… Отлично! Везде числится Стэнли Фингерхат. Кстати, согласно закону Мегана, данные об осужденных за половые преступления должны быть доступны обозрению всех желающих. Итак, доктор Стэнли Фингерхат из психиатрической клиники Бельвю, лечащий врач Тедди, является лицом, осужденным за половое преступление. По крайней мере, временно является. Теперь посылаем обе странички на принтер. Ну что, видите, интернет не так уж и скучен, а?

— Погоди-ка, — сказал Фокс. — Мне что-то становится жалко доктора Фингерхата. Вот уж не думал, что когда-нибудь пожалею психиатра. Мы что, испортили ему репутацию? Что с ним дальше будет?

— Ничего с ним не будет, — ответила Клайд. — Мы просто отправим эти две странички в клинику. В сопровождении небольшого анонимного письма..

— Ага! Понял! Например, такого, — подхватил Фокс. — «Вам, наверно, будет небезынтересно узнать, что ваш Стэнли Фингерхат сунул фингер Джонни в зад…»[2]

Может быть, интернет выдумал Сатана, а может, Фокс Гаррис и был сам Сатана. Не знаю, но только от этих слов нас с Клайд обуял такой приступ хохота, что мы никак не могли остановиться, хотя безумный ученый таращил на нас глаза из своего угла с самым злобным видом. Каламбур был лучшим из тех, что мне до той поры доводилось слышать, и, надо сказать, что и сейчас он у меня все еще остается на вершине списка.

— Отлично! — сказала Клайд, когда снова обрела дар речи. — В больнице, конечно, во всем скоро разберутся. Но, чтобы разобраться, им придется попросить Фингерхата погулять денек-другой. В это время мы и сделаем следующий ход. С утра позвоним в больницу, спросим, вышел ли на работу доктор Фингерхат, а если не вышел, то мы его подменим.

— Ура! — завопил Фокс. — Я всегда хотел носить на шее стетоскоп!

— Психиатры не носят стетоскопов, — охладил я его пыл.

— А этот будет! — заявил Фокс.

— Ну, видишь, — сказала мне Клайд. — Я ведь говорил а тебе, что мы делаем это не только ради Тедди.

Если вы не пишете книгу, то обычно вы и знать не знаете, о чем именно вы ее не пишете. Или же ваше воображение разлетается сразу в тысячах направлений. Оно разрывается между миллионами сцен, мест действия, диалогов каких-то неестественных персонажей, которые, само собой, не останутся ни у кого в памяти. Если вы так работаете, то вы точно бьете мимо цели. И когда вы швыряете скомканный лист в мусорное ведро, то будьте уверены — вы и тут промажете. В литературе почти никогда не бывает так, чтобы герои сами слепились из глины земной — голенькие, невинные и готовые на самоубийство ради вашего искусства. И если автору, который долго гнил заживо со своим писательским зажимом, вдруг предлагают человечков на блюдечке, то значит, сам бог или сам черт велит ему сожрать их немедленно. Потому что если он этого не сделает, то его самого пожрет змея раскаяния.

Если вы вливаете живую кровь в секретную машинерию вымысла, то получается нечто большее, чем просто литература. В то время я, конечно, еще не мог оценить всей глубины своего чувства к Клайд. И тем более не понимал, как она относится ко мне. Не понимал я и своих отношений с Фоксом. И ни малейшего понятия не имел о том, каким адским раствором скреплены кирпичи отношений Фокса и Клайд. И уж конечно не понимал, куда вся эта история может нас завести. Я знал только, что я — полноправный участник событий, и гордился этим. И сейчас горжусь. Потому что я был для них не просто попутчиком. Жизнь бурлила, как река, выходила из берегов, управлять ею было невозможно, но только я один мог ее зафиксировать на бумаге. Даже в самом конце, когда все понеслось к черту, я все-таки продолжал описывать происходящее на чистых белых страничках, которые уже не казались мне пустыми и страшными. Пишущая машинка иногда может быть острее скальпеля. Да, Клайд, как всегда, была права: как только попытаешься передать мертвенными словами невыразимую человеческую красоту, она начинает исчезать из твоей жизни. Все живые мгновения обречены на исчезновение. Может быть, поэтому они и длятся вечно.

Как бы то ни было, я не виню себя за то, что случилось. И уж тем более не виню Клайд П., Фокса Г. и Тедди М. Кого я виню, так это издателя. И редакторов. И того парня, который брошюрует страницы книги где-то в типографии в Нью-Джерси. И парня, читающего эту книгу на пляже где-нибудь на Гавайях. Или женщину, которая читает ее в самолете, направляясь на деловую встречу в Индианаполисе. Или парня, продающего цветы в лавочке на углу. Или парня, покупающего эти цветы для своей жены, которая на самом деле не летит ни в какой Индианаполис ни на какую деловую встречу, а втирает лосьон для загара тому парню на гавайском пляже. Или всех тех людей, которые не делают то, что надо, не говорят то, что надо, не живут так, как надо, — а все потому, что действуют, говорят и живут не от полного сердца. Если уж винить кого-то за то, что случилось, то надо винить всех. На самом деле, можно винить и дух человеческий — за то, что он начинает мерцать и гаснуть как раз перед тем, как снова вспыхнуть.