Случайный ветеринар. Записки практикующего айболита - Филипп Шотт

А кроме того, большинству из нас не светит пенсия от предприятия или от государства. Значительную часть доходов мы откладываем на то время, когда мы уже не сможем работать. Точнее, так делают те из нас, кто может себе это позволить и кто достаточно дальновиден.

И раз уж мы занялись срыванием покровов, знайте, что у нас есть еще один потенциальный источник доходов. Некоторые ветеринары, и я в частности, являются владельцами клиник и получают прибыль, которую приносит клиника. (Большинство клиник ее приносят, но есть и такие, где прибыли нет.) Тут, однако, тоже надо учесть два важных фактора.

Во-первых, прибылью не получится свободно распоряжаться. Тем, кто хочет стать совладельцем врачебной практики, приходится брать огромные займы, чтобы приобрести долю. Эти одолженные средства можно было бы вложить в нечто иное, например в акции, облигации или недвижимость, но мы предпочли инвестировать их в свою работу.

А во-вторых, я принадлежу к числу немногих счастливчиков, кому удалось приобрести долю в клинике. Более молодые ветеринары с трудом могут это себе позволить, поскольку, как я уже писал, на них висят огромные долги. Кроме того, крупные корпорации все больше и больше скупают клиники, и врачи, в этих клиниках работающие, уже не могут стать совладельцами.

Я понимаю, как мне повезло. Нет, я не купаюсь в роскоши, но я к этому никогда и не стремился, и мне нравится моя жизнь. Я благодарен за доверие тысячам хозяев животных, которые приходили ко мне. Так что, если вы один из тех, кто мне доверился, и читаете сейчас эти строки, – спасибо вам!

Я веду прием уже очень давно. Когда меня спрашивают, что больше всего изменилось за время моей практики, я откидываюсь на спинку стула, задумчиво тру подбородок, напускаю на себя вид мудрого старца, выдерживаю паузу и тихо роняю:

– Фельдшеры.

То есть я считаю самым важным не все эти новые лекарства – в 1990-х, когда мы отправляли пациента домой после операции, мы мало что из болеутоляющих могли дать его хозяевам, чтобы они облегчали его состояние. Не оснащение лабораторий, позволяющее делать анализы прямо в клинике, – в 1990-х нам приходилось отправлять образцы в стороннюю лабораторию и день или два ждать результатов. Не новые диагностические машины с возможностью визуализации – в 1990-х УЗИ-аппарат мало кто мог себе позволить, а рентгеновские снимки приходилось проявлять в темной комнате, полоща их в кюветах с вонючими реактивами. Не новое стоматологическое оборудование – в 1990-х я был вынужден пилить крупные зубы полотном ножовки, прежде чем удалить. Не новые научные данные, не новые технологии, не компьютеризацию. Все эти новшества, безусловно, важны, даже жизненно важны, но самые глубокие изменения, затронувшие все аспекты ветеринарной практики, произошли с ролью ветеринарных фельдшеров (зарегистрированных технических ветеринарных специалистов, или ветеринарных медсестер и медбратьев, или просто техов).

Если в двух словах, в 1990-х, когда я начинал работать, ветфельдшеры были излишне высоко квалифицированными чистильщиками клеток и удерживателями пациентов. Сегодня вся деятельность ветеринарной клиники, специализирующейся на мелких животных, невозможна без них. В 1990-е годы многие ветеринары просто нанимали кого-нибудь и сами обучали его делать несложную техническую работу, которую им самим делать не хотелось. (И чаще всего эти ветеринары в то время были мужчинами.) Фельдшеры, получившие образование в колледже, делали ненамного больше, чем эти доморощенные помощники. Это приводило к разочарованию и, как следствие, к текучке кадров и профессиональному выгоранию. Сегодня это кажется нелепицей. Я, будучи врачом-ветеринаром, почти всегда сам брал кровь на анализ, ставил внутривенные катетеры, делал рентген и анестезию и чистил животным зубы, тогда как со всем этим вполне могли справиться фельдшеры, окончившие колледж. То есть половину своего рабочего времени я был дорогостоящим (хотя и не настолько дорогостоящим, как сейчас) фельдшером.

Сегодня фельдшеры делают практически все, кроме того, что закон позволяет делать исключительно врачам, то есть кроме постановки диагноза, назначений и операций. В нашей клинике именно фельдшеры берут кровь на анализ, ставят внутривенные катетеры, делают рентген, анестезию и профилактическую чистку и обработку зубов. Более того, они заправляют нашей собственной лабораторией, которая выглядит как центр управления полетами NASA в миниатюре, делают переливание крови, подключают пациентам аппарат ЭКГ, наблюдают и ухаживают за госпитализированными пациентами в тяжелом состоянии, а также консультируют клиентов по вопросам контроля веса, поведенческих проблем, ухода после операции и множеству других. И они справляются со всеми этими задачами. Просто отлично справляются. Каждый фельдшер – это дежурная медсестра (ну, или медбрат), медсестра реанимации, операционная медсестра, лаборант, медсестра-анестезиолог, стоматолог-гигиенист, рентгенолог, медсестра палаты новорожденных и медсестра паллиативной помощи. И это еще далеко не полный список.

В 1990-х я мог выполнять в клинике абсолютно любую работу. Я знал каждый винтик каждого прибора и умел заставить их работать. Я мог взять кровь у любого пациента (ну почти у любого), я играючи управлялся со всеми инструментами и проводил любые процедуры. Сегодня я совершенно беспомощен. Ну хорошо, тут я преувеличил для красного словца. Точнее будет сказать: я совершенно беспомощен, если рядом нет моих фельдшеров. Без них я как без рук.

В большинстве ветеринарных клиник все помещения расположены вокруг одного, большого и светлого – процедурной. Там-то все и происходит. Это настоящее сердце клиники, а лаборатория, палаты, помещение для подготовки к операции, операционная, аптека, стоматологический и рентгенологический кабинеты располагаются вокруг. И это сердце бьется благодаря фельдшерам. Спасибо вам, Джен, Ким, Мела, Бренди, Марни, Мелисса, Джейми и Жасмин! Без вас от меня не было бы никакого проку.

В доме темно и тихо. И не удивительно, сейчас ведь два часа ночи. Я лежу и смотрю в потолок. Это скучно. Я надеюсь, что от скуки я снова усну, потому что вообще-то в два часа ночи предпочитаю спать. Мне нужно поспать. Но невозможно усилием воли вызвать скуку. Глазам, может, и скучно, а вот мозгу – нет. Стоило мне проснуться, как какой-то нейрон принялся звонить в колокольчик. Воображение рисует старомодный медный «колокольчик для прислуги». Иногда я просыпаюсь, когда в стране нейронов все тихо, и тогда я быстро засыпаю снова. Но иногда какой-то нейрон принимается трясти колокольчиком: «Динь-дон! Динь-дон! Эй, не спи! Мне надо кое-что тебе сказать!» Сегодня ночью он вопит: «Ты забыл отдать тот препарат фельдшеру, чтобы его отправили! А чего стоило взять анализ у Калли! Миссис Левек будет в ярости, когда ты скажешь ей, чтобы она снова принесла кошку в клинику!» Черт!

Калли, пожалуй, можно включить в десятку самых недовольных кошек в моей практике. Она начинает шипеть и рычать прямо в переноске в тот же миг, когда ее хозяйка переступает порог клиники. Иногда Калли даже принимается орать, сидя в переноске, еще до того, как мы успеваем взглянуть на нее. Миссис Левек нащупала у нее под кожей опухоль. После мучительной возни с толстыми кожаными рукавицами и полотенцами мне удалось-таки взять образец ткани при помощи иглы. Я помнил, как приготовил микроскопический препарат в смотровой и сказал себе, что, когда закончу разговор с миссис Левек, надо не забыть отнести препарат в лабораторию, чтобы фельдшеры упаковали его и отослали специалисту по лабораторной диагностике (мне показалось, что надо дать ему взглянуть). Я помнил, как подумал об этом, но не помнил, чтобы и в самом деле отнес препарат по назначению. Черт! Вечером, когда я уходил из клиники, мне не давало покоя странное ощущение, будто я что-то забыл, но я никак не мог вспомнить, что именно. Теперь все ясно. Черт! Черт! И, как на зло, Пёрл Левек из тех бесцеремонных и вздорных особ, которые любят поразглагольствовать, что можно, а что нельзя, и как будто только и ждут, чтобы кто-нибудь рядом с ними допустил промах.