Дом, в котором горит свет - Эльчин Сафарли

Девочка моя, я вдруг остро ощутила груз прошлого – все эти годы жила с ним и сейчас он вырвался наружу отчаянием и горечью. Значит, Галим, сам того не зная, пришел в мою жизнь, чтобы освободить от того, что мучило меня так много лет?!

– Ани, ты приехала сюда из другой страны?

– Да, малыш.

– Какая она?

– Разная. Там чаще холодно, чем тепло. Люди чаще в пальто, реже – в шортах. Нет моря.

– Я тоже приехал сюда из другого города, Ани.

– Знаю.

– Но я его не помню. Когда сильно-сильно хочу вспомнить, то в голове вижу не улицы и мосты, а кухню, где много кастрюль, сковородок. Там высокий месье в фартуке что-то готовит. Интересно, кто он… А город может стать человеком?

– Конечно. Когда кого-то сильно-сильно любишь, так и бывает. Думаешь о городе, а на самом деле – о любимых людях, которых там встретил. Так город превращается в человека.

– Ты же не уедешь, Ани? Мы с Каримом будем скучать, загрустим и заболеем. Я – ангиной, а Карим – краснухой. Как Жан-Батист и Луи, мои друзья из приюта.

– Галим, мне много лет, я тоже однажды могу заболеть. Жизнь, как страны, бывает разной. Но пока мое сердце бьется и ноги ходят, я буду с тобой.

– У тебя сильное сердце, Ани, и ноги, и руки. Вон сколько ты джемов наварила. Айва, слива, груша, брусника.

– Да, этим летом твоя бабушка превзошла себя. А какие баночки самые любимые у вас с Каримом?

– Я обожаю брусничный, а Карим – грушевый. Вчера, пока мы с тобой гуляли у моря, он слопал тайком еще одну банку. Обжора! Я его отругал.

– На здоровье! Малыш, джемы – для того, чтобы их ели, а не чтобы они скисали в погребе.

– Тсс! А то Карим услышит и съест остальные банки. Ему нельзя. Растолстеет и не сможет бегать со мной за чайками.

Так хочу, чтобы вы познакомились с Галимом. Еще напишу.

Люблю,

Ани

Флора,

мы возвращаемся домой. Соскучилась. После того как Бориса не стало, я, выходя утром из дома, оставляла свет в комнатах. Вечерами, возвращаясь с работы, смотрела на освещенные окна и улыбалась – мысль, что меня ждут, пусть и иллюзорная, помогала пережить потерю любимого.

Уезжая в С., я оставила в доме свет. Подъезжая (мы доберемся к ночи), я увижу огоньки своих окон и снова улыбнусь.

Но на этот раз свет не будет иллюзорным – дома ждут те, кто за эти годы стали моей второй семьей. Галим, Нелли, Неймет, Густав, продающий мою стряпню (ты бы слышала, какой у него роскошный баритон, как он поет «Magic moments»[27] голосом Перри Комо), его дочь Луиза-Мария (по профессии биолог, но с недавних пор – театральная актриса; никогда не бойся менять и меняться, дорогая), почтальон Ален (умудряется ездить на своем велосипеде даже в слякоть) и все, кто живет в моем сердце (их я привезла с собой). Я не чувствую себя одинокой, но мне не хватает Сары и тебя. Приезжайте скорее. Адрес на конверте. Правый берег, дом с большим окном, в котором горит свет.

Дорогу видно плохо. Дождя и ветра нет, но туман. За окнами машины бело, воздух застыл, густой, молочный. Нелли снизила скорость, сделала радио громче. Сквозь треск Бинг Кросби поет «Have yourself a Merry Little Christmas»[28]. Его голос, как и он сам – что-то за гранью мира. «На протяжении многих лет мы все будем вместе… Если позволит судьба…» Послушай!

Флора, ты веришь в судьбу? Я считаю, что многое зависит от нашего выбора, что надо уметь отвечать за поступки перед самим собой, а не сваливать ответственность на высшие силы. Но случается, что надо довериться жизни – она ведет нас лучшим путем, пусть мы не понимаем этого сразу. Сохранять спокойствие, отключить голос ожиданий и навязанных стереотипов, наблюдать и слушать мир…

Доверять жизни – особый вид мудрости.

Вспоминаю Густава, наши летние посиделки на заднем дворе его магазинчика. Он готовит кофе с ромом, выносит круглые плетеные табуреты, мы сидим под виноградной лозой, свисающей с крыши, и говорим, говорим, говорим, иногда отвлекаясь на звон дверного колокольчика, – это приходят клиенты.

«Ани, я перестал жить в постоянном напряжении поиска ответов. На самом деле куда важнее вопросы, которые мы задаем – себе, миру. Если спрашиваешь, значит, ищешь, значит, тебе интересна жизнь. А ответы… у них есть свойство меняться. Хватит пытаться создать единственную картину мира».

Ох, быстрее бы домой. К «своим». Еще напишу.

Люблю,

Ани

Флора,

у нас зима. Прости, что давно нет писем. Не хочется ни писать, ни говорить. Гуляем с Галимом по заснеженной набережной, кормим бездомных собак, которые с наступлением холодов чаще приходят к домам, где горит свет. Второй день у нашего порога сидит собака с кудрявой бежевой шерстью. Когда она закрывает глаза и поджимает под себя лапы, то сливается со снегом. Галиму собака напомнила облако, поэтому мы назвали ее Нуаж[29] и забрали домой. Купили бежевый коврик – теперь ее место у окна с видом на море.

Первые четыре дня Нуаж отсыпалась, будто вернулась с дальней дороги. Вставала только попить воды, поесть, раз в день на пару минут выбегала на улицу. Галим ложился рядом с Нуаж, напевал ей песни, услышанные нами в дыхании моря. Вчера была «Aline»[30] Кристофа. «Я нарисовал на песке ее нежное лицо, которое мне улыбалось… А потом на этом пляже прошел дождь»[31]. Нуаж, приоткрыв глаза, слушала малыша, облизывая его нос. Как хорошо, что Нуаж нашла свой дом рядом с нами. Дома спится лучше всего. Крепко, спокойно, как под материнским крылом.

Ох, мама… Флора, если ты можешь спародировать хлопки голубиных крыльев, до сих пор мечтаешь заглянуть за линию, где небо и земля соединяются, если рис у тебя всегда переварен – не удивляйся, это от твоей прабабушки.

Моя мама всю жизнь работала швеей, ее задорный смех помнили соседи всех домов, в которых мы когда-либо жили; она не изменяла вишневой помаде и прекрасно танцевала танго. «Это не танец, Ани, а мироощущение». Мама не была замужем, и я ни разу не почувствовала, что она об этом жалеет. «На том свете меня вряд ли спросят, сколько мужчин было в моей жизни. Но наверняка спросят, каким я была человеком и как людям жилось со мной. Пусть я буду жалеть, что чего-то не сделала, чем сокрушаться, что что-то попробовала».