Без гнева и пристрастия - Анатолий Степанов

— Истинно так, — важно согласился Юрий Егорович и добавил: — А он вывернулся. Молодец.

— На этом этапе, — уточнил Иван Вадимович.

— И с одеялом хорошо придумал. Молодец, молодец!

— Вместо знамени — лоскутное одеяло, — догадался Иван Вадимович и сам до невозможности обрадовался своей догадке. — А что! Знамя из лоскутов! Чем не символ сегодняшней России?

— Только вот под такое знамя много народу не соберешь.

— А Марков уверен в обратном.

— Я же и говорю — молодец. — Юрий Егорович снял с подставки бронзовую кочергу и, потянувшись, пошевелил в камине остатки березовых полешек. Огонь занялся по новой. — Как вам известно, Иван Вадимович, я стараюсь не есть на ночь. Но вы молодой, здоровый, проголодались небось? Давайте поужинаем. Вы поедите, выпьете, а я рядом посижу.

— Не такой уж молодой и здоровый, чтобы в полночь трескать водку. Десятку бы скинуть, вот тогда… Лихие мои годы, где вы? Большое вам спасибо, но мне пора.

Иван Вадимович поднялся с кресла. Встал и Юрий Егорович. Посмотрели друг другу в глаза, одновременно улыбнулись.

— Марков — молодец, — снова отметил Юрий Егорович.

— Молодец, — эхом откликнулся Иван Вадимович. — Мы ничего не меняем. Я вас правильно понял?

— Мы не кадриль пляшем, где кавалеры меняют дам. Продолжим наши танцы в ритме вальса, так сказать.

— Вы — поэт, Юрий Егорович.

— Я деловой человек. А вы — тем более. А деловой человек, боящийся риска, — не деловой человек.

Двое под руки вытащили из «лендровера» вялое, выскальзывающее из рук тело. Оно задницей тукнулось о твердую землю грунтовой дороги. Подошли еще двое, ухватили за ноги, и вчетвером потащили тело к стоявшему неподалеку «жигуленку». Донесли, положили на землю рядом с открытой водительской дверцей.

— Тяжелый, зараза, — сказал один. — Колобок, может, кинем на заднее сиденье — и дело с концом?

— Делай как велено, — жестко отрезал подошедший Колобок, видимо, старший. Осадил молодца, потом милостиво объяснил: — Мало ли что бывает. В любом случае он должен сидеть за рулем. И быстрее, быстрее, ребятки.

— Спешить-то некуда в такой глухомани, — ворчливо заметил говорливый, подключаясь к запихиванию тела за руль. Двое под колени, двое — под мышки. Тело вдруг ожило и издало горловой звук. Не застонало, не пискнуло — издало звук.

— Положите его, — приказал Колобок, вытащил из-за пояса короткую резиновую дубинку и жестко ударил по темечку лежащего на земле человека. Опять запихивали тело.

— Боком не пройдет! Сначала ноги заноси!

— Ты тулово к коленям гни. Он податливый.

— Все, влез!

Тело сидело и руками держалось за руль. Любуясь сделанным, говорливый отметил:

— А красивый мужик.

— Был, — добавил Колобок и приказал: — Поехали.

Вчетвером осторожно покатили «жигуленок» в темноту из света фар «лендровера». Колобок на ходу крикнул водителю заморского средства передвижения:

— Стань так, чтобы край осветить!

«Лендровер» подергался, элегантно урча, и осветил край обрыва. На освещенном краю «жигуленок» и остановили. Все пятеро бессмысленно глянули вниз, в черное нечто. Потом Колобок сходил к «лендроверу», принес влажные от бензина концы, раскрыл заднюю дверцу «жигуленка» и распорядился:

— Потихоньку, потихоньку.

Когда «жигуленок» оказался в положении неустойчивого равновесия, он щелкнул зажигалкой, поджег концы, швырнул их в салон, захлопнул дверцу и заорал:

— Давай!

«Жигуленок» нырнул в черный омут. Трещали кусты, затем прозвучали два гулких удара и — все.

— Не докатился до воды. Плеска не было, — догадался Колобок и скомандовал подошедшему полюбопытствовать шестому — шоферу. — Подгони «лендровер» сюда. В нем ждать будем.

Сидели в «лендровере», тупо пялились вниз, в темноту. Шофер вздохнул и предложил заискивающе:

— А то я верхний фонарь на него наведу? Увидим, что там.

— А кто-то увидит твой прожектор и поинтересуется, что здесь, — нервно сказал Колобок. — Ждем еще три минуты и, если не займется, лезем вниз.

Занялось сразу. С алым пламенем, с полыханием и треском.

— Сейчас рванет, — облегченно нарисовал перспективу Колобок. И, естественно, угадал: тотчас рвануло. Пламя на миг обрело форму оранжевого овала, в котором взметнулись черные корявые куски автомобиля.

— Не слабо, — оценил происходящее Колобок, а говорливый добавил:

— Как в американском кино.

Совет в Филях, не то чтобы совсем в Филях, но состоялся тоже неподалеку от Москвы. На даче Смирновых-Болошевых. Точнее, на террасе дачи.

Покатило к вечеру, и солнце горячими квадратами лежало на крашеном полу. В очередной раз, убегая — припекало — от яркого прямоугольника, Смирнов отодвинул кресло-качалку в тень, вновь уселся и с удовольствием закачался. Он качался, а трое его соратников сосредоточенно, как и положено на военном совете, думали. Долго думали. Смирнову-Кутузову надоело качаться, да и ждать надоело.

— Ну?

— Баранки гну, — ответил Казарян-Ермолов, в далекие-далекие времена сослуживец по МУРу председательствующего, ныне кинорежиссер и даже народный артист. А молодой среди старперов, сорокапятилетний, и потому горячий беллетрист Кузьминский-Раевский рявкнул обиженно:

— Не нукай, не оседлал еще!

Самый рассудительный и самый давний — с детства — смирновский друг, известный журналист Спиридонов, проходивший здесь, скорее всего, за прагматика Барклая де Толли, разумно возразил:

— Вы с Лидой, наверное, в основном все сами просчитали. Да и подумать хорошенько у вас времени больше было. Если же у вас кое-какие сомнения возникли, то вопросы по прорехам задавай, а не нукай.

Лидия Сергеевна, присутствовавшая здесь в амплуа травести — любопытным мальчиком на печи, — мягко согласилась со Спиридоновым:

— Алик прав, Саша.

— Тогда ты и задавай вопросы! — ни с того ни с сего обиделся Смирнов.

— Задам, — мелодично успокоила его жена и задала первый вопрос: — Кто, по-вашему, провел эту операцию с Ксенией, Роман?

Казарян, к которому обратились с вопросом, потер кулаком небритый подбородок, встал с ивового дивана и подошел к двери, на приступочке которой загорал, подставив лицо закатному солнцу, Спиридонов. Казарян внимательно осмотрел цветник, развернулся, улыбнулся восторженно, будто его только что осенило, и поведал:

— У меня две кандидатуры. Безусловная — «Департ-Домус банк», где полновластным хозяином был всеми нами страстно любимый покойник Дмитрий Федорович. Допустимая — уголовная верхушка, чьи капиталы, воспользовавшись временным поражением криминала, умело прикарманил вышеупомянутый банк.