Рождение волшебницы. Книга 1. Клад - Валентин Маслюков

– Покажите, – строго сказал Тучка.

– Девять червонцев. Разве за эту цену вы не покажите нам, как это делается? – прямо спросил Поплева.

Наконец-то, Чепчуг Яря глянул во все глаза, действительно большие и круглые.

– Если бы вы, Чепчуг, – густым убедительным голосом заявил Поплева, – купили у нас рыбницу, понятно, мы показали бы вам, как вязать причальный конец. Просто для начала, чтобы лодку не унесло в море.

– Зачем мне ваша лодка, я не умею плавать! – ахнул лекарь.

– Это уж ваше дело, – сухо возразил Тучка.

– Можно, видите ли, управиться с лодкой, не умея плавать, – гораздо мягче сказал Поплева.

– Но нельзя управиться с книгой, не умея читать! Это совершенно исключено! – вскричал лекарь, расцепив руки.

Покрывшись багровыми пятнами, Поплева и Тучка упрямо молчали.

И очень скоро Чепчуг Яря вынужден был убедиться, что упрямство их есть нечто чудовищное. Они уговорили его! За те же девять червонцев без всякой дополнительной платы лекарь обязался показать братьям, перечислить и назвать вслух ясным отчетливым голосом, ничего не утаивая, все имеющиеся в книге буквы. Может статься, это была не такая уж большая победа для братьев, но, несомненно, поражение для лекаря, который таким образом вольно или невольно принужден был разделить с Поплевой и Тучкой их сумасшествие.

– Лиха беда начало! – утешил его Поплева.

А Золотинка истошно взвизгнула: оставшись без присмотра, она сунул руку в залитый по горло кувшин, где сидели пиявки.

Ничего удивительного, что Поплева и Тучка так или иначе выучились грамоте, – они прилагали для этого необыкновенные усилия. Тучка, невнятно завывая, бегал по палубе, а потом отчаянным броском припадал к книге. Поплева полагался больше на постоянство и осторожность. Поставив раскрытую книгу к нижней ступеньке чисто выдраенной лестницы, что вела на кормовую надстройку, он ложился на палубу по-пластунски и как бы подкрадывался к письменам, желая проникнуть в тайны книжной премудрости одной ловкостью, без насилия. Когда и самые вкрадчивые его поползновения оставались втуне, переворачивался набок или садился на корточки. Временами Поплева чувствовал необходимость в чрезвычайных средствах и тогда подвешивал себя вверх тормашками, уцепившись ногами за веревочные петли, а книгу клал на палубу под собой. Выказывая такую нещадную изворотливость, Поплева брал в соображение необходимость хорошенько перемешать в голове все, что там не укладывалось, умять полученные прежде сведения и освободить место для новых.

Несмотря на полное несходство приемов, братья делали одинаковые успехи; как видно, помогало и то, и другое, и третье – все средства оказались хороши. Тучка ломил напропалую, как взялся с первого слова, так и долбил вершок за вершком. Ему понадобилось две недели, чтобы одолеть первые строки книги: «Князь Муран собирался в карательный поход против карматов, но верхнебежецкий Радагост, увещевая его, сказал: «Нельзя. Прежние князья сияли добродетелями, а не выставляли напоказ оружие…»

Разгадавши первые речения, вовсе не оказавшиеся бессмыслицей, как он подспудно предполагал, Тучка пришел в необыкновенное возбуждение и, размахивая руками, громко восклицал: «Прежние князья сияли добродетелями, а не выставляли напоказ оружие!» Чистая радость Тучки передавалась Золотинке, она светилась отраженным восторгом и лепетала: «Прежние княззя-я…»

Достижения брата не сбивали Поплеву, он искал основательности, трезво сознавая, что от прежних добродетельных князей до того строгого, всеобъемлющего знания, которое позволит проникнуть в природу вещей и уберечь малышку от нечеловеческих превращений, не мерянный еще путь. И потому Поплева начал с основ, то есть с самых коротких слов и в течение недели прочел книгу от доски до доски, выбирая в сплошных письменах слова, состоящие из одной или двух букв.

– В-на-и-в-же-же, – упорно жужжал он, подвесив себя вниз головой, чтобы ни на мгновение не забывать о трудностях предприятия и не соблазниться поверхностными успехами. Освоив все имеющиеся в книге двухбуквенные слова, Поплева почувствовал себя достаточно подготовленным, чтобы покуситься на трех и четырехбуквенные слова, зацепляя при случае и более крупную рыбу. И, наконец, решился читать со смыслом. Трудные опыты Поплевы приучили его не искать легких путей в науке и впоследствии, неуклонно продолжая свои занятия, Поплева не только нагнал Тучку, но и обошел его. Через полтора года он выучил «Речи царств» – толстый, исписанный убористым почерком том – наизусть от первой до последней строчки, включая и самые темные, не поддающиеся разгадке места.

Тучка охладел к «Речам», как только понял, что в этой пространной книге нет ни единого упоминания о возможности или невозможности взаимных превращений людей в золото и обратно. «Речи царств» – обширное рассуждение о долге и добродетели, о взаимных обязанностях правителей и подданных, старших и младших и вообще всех людей между собой, не содержали в себе, однако, ничего столь определенного, чтобы это можно было использовать в обиходе. И, по правде говоря, Тучка сильно сомневался, что все эти давно исчезнувшие с лица земли царства и княжества, населявшие их государи, владетели, сановники, торговцы, ученые, ремесленники и крестьяне, мужчины и женщины, умудренные старцы и безвинно погибшие дети, – чтобы все они когда-нибудь существовали на деле; ведь даже лекарь Чепчуг Яря, сведущий в точных науках человек, затруднялся сказать что-либо определенное о столь отдаленных временах и государствах.

Не таков был Поплева. Распахнувшийся в «Речах» блистательный говорливый мир стал личным достоянием Поплевы. Голова его полнилась примерами величайшего вероломства и величайшей добродетели, жестокости и человеколюбия, мудрости и глупости – взлетов и падений человеческого духа. Гомонливое многолюдство этого мира обитало в Поплеве, потому что иного места и способа существования у этих людей не было. И он испытывал временами глухое, трудно выразимое волнение, размышляя о том, какую меру ответственности принял на себя, давая новое существование десяткам и сотням, может быть, тысячам вставших со страниц книги жизням. Забыть – значило бы теперь предать.

И, конечно же, Поплева не мог уберечься от пристрастий, неизменным его собеседником, отодвинувшим в сторону целые толпы настойчиво напоминавших о себе теней, стал Турнемир.

Этот человек, мелкопоместный дворянин из княжества Конда, выдвинулся в то время, когда государство изнемогало под ударами соседей, среди которых особенным вероломством и алчностью выделялся владетель княжества Солия. Города Конды запустели, на полях белели не убранные человеческие кости. Тогда-то Турнемир подставил плечо кондинскому Ладалу и двадцать лет служил ему советом и делом. Турнемир заселил пустоши, покончил с голодом, возродил города, способствовал торговле и ремеслам, он перевооружил и преобразовал войско: исключил из его состава боевые колесницы, бывшие прежде основной ударной силой, а вместо колесниц завел по примеру кочевников конницу. И когда время поспело, в нескольких блистательных битвах разгромил Солию. Алчный и развратный ее государь покончил с собой в женских покоях дворца, со всех сторон уже обложенного войсками Конды. Высочайшие почести ожидали Турнемира, князь Ладал называл его братом и выделил щедрые владения из земель Солии. Но Турнемир сказал: «В годины поражений и бедствий я был рядом с Ладалом, я делил с ним горе и испытания. Разделить же с Ладалом счастье будет невозможно». Так заявил он потрясенным соратникам и в ту же ночь исчез.