Фокусник - Ася Алкимова

трубы вентиляции – особый английский шик –, кошмарно дорогой алкоголь и одинаковая ритмичная музыка. Ближайший из них, называвшийся «Камера», располагался в том же доме, где жил Вардан. Это было одновременно безыскусное и притягательное заведение, без окон, с отливавшей серебром барной стойкой и тесным танцполом, набитым выряженными как на маскарад студентами «лучшего университета Европы». Второй крупный клуб, «Бридж», находился, как ни странно, на мосту. Он был чуть чище, чуть тише, но настолько же безвкусным.

В оба заведения нас, разумеется, пропускали без очереди. Нигде мы особенно не задерживались. Вардан отдавал менеджеру траву и таблетки, взамен получал деньги и бутылку какого-нибудь крутого виски. Напитки – комплимент от заведения. Можно было пить что угодно и в любом количестве, но Вардан брезговал всем, кроме простых и крепких коктейлей, а все остальные подражали ему. Дальше кто-то от неведомого Саймона толкал дурь в клубе с громадной наценкой, но это уже нас не интересовало.

– Кто такой этот Саймон? – Смущенно спросила я Макса.

– Владелец.

– Чего?

– Клубов. «Камера», «Бридж» – это его заведения.

– И он сам продает там дурь?

– Через нас. Типа он и не при чем.

Саймон звонил часто, обычно Владу, и просил нас прийти. Мы приходили, но никогда не видели его лично.

Если заказов не было, мы шлялись по улицам, на ходу скручивая косяки, или шли в парк любоваться на лебедей. Теперь там стало совсем темно и пустынно. От нас шарахались редкие велосипедисты, проезжавшие вдоль реки. Я, кажется, ни разу не бывала там при свете дня, да и не уверена была, что хочу.

– Надо попробовать морфий… – задумчиво сказал Вардан, уставившись в беспроглядную темноту. В зарослях дикой малины жалостливо ухало что-то невидимое.

– Может, сразу героин?

– Ты опять все путаешь, – с легким раздражением отозвался Вардан, – Героин – гастарбайтер, морфий – иммигрант.

В паре шагов от нас присевший на корточки Макс крошил одурительно пахнущие соцветия между двумя острыми камешками.

– На кой бес?

Вардан пожал плечами.

– Да чисто выпендриться.

Мы были втроем – сосед Влада уехал, и они с Яной пользовались редким уединением. Чингиз напивался в каком-то грязном пабе на окраине, а я, увлеченная своим исследованием, как могла старалась не выпускать Вардана из виду.

Все впечатления от их общества, весь открывавшийся мне новый, странный мир были так невозможны, так гротескны, что казалось, месяц назад их просто не могло существовать. Все произошло неожиданно и стремительно, как будто кто-то сменил декорации. Меня, хорошистку и интеллектуалку, обходили на улице школьники.

Я никогда не курила так много. У меня кружилась голова, разбегались мысли и слова, все было сбивчиво, спутано, один вечер перетекал в другой, и дни заполняли, нежно и деликатно, мысли, которые было удивительно легко и приятно думать, разглядывать, доводить до конца. Каждая секунда представала будто под увеличительным стеклом – текучая, изящная, полновоздушная арабеска.

Макс считал, что я «залипаю».

– Не тормози! – Орал он мне в ухо, – Съешь шоколадку!

Отношение к Вардану и его свите сложно было описать словами.

Это была совершенно безумная смесь ужаса, восторга и какого-то слепого доверия.

– Как иначе будешь относиться к людям, которым доверяешь ни много ни мало свою жизнь? – С неожиданной проницательностью заметила Яна, когда я поделилась с ней своими впечатлениями.

Именно доверие поражало меня больше всего, детское или щенячье, с широко раскрытыми глазами. Они ныли, клянчили, плакали, корчились и льнули к нему как котята. Это было необъяснимо и жутко. Это была власть в кристально чистом виде: не власть политиков, философов или экономистов, а совершенно как будто бы случайная и, кажется, абсолютная.

Во взгляде, каким он смотрел на дергающиеся толпы в клубе, не было совершенно ничего: ни пренебрежения, ни отвращения, ни радости, ни жалости, ни жадности. Ничего, что было бы для этих людей унизительно, и ничего, что бы им польстило. Только непроницаемое спокойствие. Ему, казалось, было безразлично, что они существуют на свете.

И те взгляды, которыми смотрели на него из толпы. Контраст заключался именно в том, что в их отношении к нему было место всем чувствам, которые можно себе представить, взвинченным до предела страстности. Все то, что можно испытывать к живому человеку, и еще немного того, чего к живому человеку испытывать нельзя.

Они как чешуйками были окружены легендами и сплетнями. Стоило нам зайти в бар, паб, клуб, все сейчас же оборачивались на нас со смесью опаски и любопытства. Вардана знала в лицо большая часть города. На него показывали пальцем.

Идти с ним ночью по улице было похоже на прогулку по аквариуму. Рыбы таращились как будто из-за стекла, боясь подойти, и под их взглядами каждый из нас чувствовал себя высшим существом. Многие здоровались, задавали вопросы. “Главное – тихонько проинструктировал меня Макс – ни с кем особенно не разговаривай.”

– Эй, ты встречаешься с Варданом?

– Слышь, угости косячком?

– Воу, воу, смотрите, подстилка пошла!

– Красавица, а красавица, а где это твоего парня носит, а? Ну-ка дай-ка я поговорю с ним по-пацански.

Новости в Оксфорде разносятся с пандемической скоростью, и спустя несколько дней все заинтересованные уже были в курсе моей причастности к свите.

Кое-кто кричал мне вслед оскорбления. Но большинство, казалось, готовы были идти за мной куда угодно за одну только надежду быть поближе к необыкновенной магнетичности Вардана и его психотропным запасам. Наслаждение от этого было настолько же острым, насколько оно было непривычным.

Как-то раз я пришла в «Камеру» чуть раньше остальных. Я думала, меня разорвут на части. Музыки еще не было, и та тишина, которая там повисла, была одновременно самым страшным и самым восхитительным, что мне доводилось испытывать. Я шла, как будто в облаке звукоизолированной ваты, а за моей спиной смыкались шепотки. Я села, попросила вина, и вокруг меня собралась настоящая толпа. Всем обязательно хотелось на меня посмотреть и меня потрогать, как будто они сомневались в моей настоящести. Они лезли ко мне как пауки из банки, часть – знакомые, но большинство я видела в первый раз. Я так и не поняла, чего они от меня хотели, но в те пятнадцать минут я передумала, кажется, все мысли, которые были у меня в голове.

А там был одновременно и ужас, и желание убежать, и даже какое-то странное ликование. Я чувствовала их беспомощность, и радость, и драйв, и чуть ли не преклонение, и совершенно не знала, как на это реагировать. Мне казалось, что я упаду в обморок от того напряжения, с каким на меня уставились. Когда пришли Макс и