Кукла крымского мага - Мария Спасская

Прерывая ее размышления, дверь открылась, и вошел Макс, за которым следовала недовольная горничная с подносом в руках. На подносе тонкие чашки с горячим чаем, вазочка с обольстительно-румяным домашним печеньем.

— Для барина Алексея Николаевича пекла, — обиженно уведомила прислуга, нехотя составляя угощение с подноса на стол.

— Ничего-ничего, Глафира, Алексей Николаевич не обидится, — заверил ее Волошин, проворно собирая рукописи и освобождая место для чашек.

Покончив с немудреной сервировкой, прислуга раздраженно взглянула на Лилю и, протопав по комнате, с силой захлопнула за собой дверь.

— Ну вот, Лиля, сейчас чаю попьем, — возбужденно проговорил Макс, присаживаясь к ней на диван. — Но сначала позволь-ка свою руку.

Лиля протянула ладонь, и Волошин взял ее запястье своими теплыми мягкими пальцами. От ладони до плеча стремительным разрядом пробежал покалывающий ток, всегда пронзавший Лилю в момент прикосновения киммерийского мага. Макс поднес руку девушки к самым своим глазам и пристально вгляделся в линии на ладони. Лиля замерла, ожидая, что скажет друг. Через пару минут напряженного молчания Волошин тихо заговорил:

— Твоя тяга, Лиля, к старинной Испании не случайна. Когда ты записывалась вольнослушательницей в университет на курс лекций по испанистике к профессору Петрову, тобою двигало прошлое.

Девушка насторожилась и затаила дыхание, боясь пропустить хоть слово из интригующего рассказа.

— Ты родилась в средневековой Испании в семье богатого идальго, боготворившего свою жену. Отец настолько любил твою мать, что не замечал буквально ничего вокруг себя. Не замечал даже того, что кузен, светловолосый красавец с темной бородой, проживавший в их замке на правах родственника, вовсе не состоит в родстве с его супругой, а служит ей скорее утешением в неудачном, как она считала, браке. Между тем ты подрастала и становилась девушкой редкой прелести. У тебя были роскошные локоны цвета утреннего солнца, изящный стан, тонкий профиль, зеленые глаза, яркий рот с опущенными уголками и нежные трагические руки.

Макс погладил ее широкую ладонь и осторожно спросил:

— Ты вспомнила себя такой, Лиля?

Вкрадчивый голос Волошина проникал девушке прямо в душу и там будил далекие воспоминания, навевая давно забытые образы. Лиля прикрыла глаза и точно наяву увидела замок с башенками на высоком холме, перед которым расстилалось бескрайнее море, цветущий сад, и себя, златокудрую и прекрасную, сидящую на мраморной скамье перед прохладным фонтаном.

— Да, вспомнила, — тихо проговорила девушка. — Потом кузен меня совратил, и мама покончила с собой.

Лилина мать не кончала с собой, хотя и у нее был красавец блондин с темной бородой. Любовник — чернокнижник. Тот Человек. Падший Ангел, соблазнивший Лилю, когда ей было тринадцать лет. Мать все знала и, казалось, сердилась на дочь за то, что перепуганная девочка не может ответить на чувства ее духовного наставника, вдруг проявившего к Лиле интерес.

— После ночи с ним ты родила дочь… — прошептал Макс.

— У меня тоже есть дочь, — чуть слышно откликнулась Лиля. — Вероника. Она умерла.

Дочери у Лили никогда не было, но ей все чаще и чаще казалось, что все-таки была. В свое время девушку так потрясла сцена из книги Генриха Гейне «Путевые картины», что она с первого же раза запомнила ее наизусть и могла повторить слово в слово. «Madame, вам трудно представить себе, как прелестна была маленькая Вероника, когда лежала в своем маленьком гробике! Зажженные свечи, стоящие вокруг, бросали блики на бледное улыбающееся личико, на красные шелковые розочки и на шелестящие золотые блестки, которыми были украшены головка и платьице покойницы. Благочестивая Урсула привела меня вечером в эту тихую комнату, и, когда я увидел маленький трупик на столе, окруженный лампадами и цветами, я принял его сперва за красивую восковую фигурку какой-нибудь святой; но затем я узнал милые черты и спросил, смеясь, почему маленькая Вероника лежит так тихо. И Урсула сказала: «Так бывает в смерти». Лиля читала, перечитывала и никак не могла насытиться словами. По щекам ее текли слезы, сердце сжимала когтистая лапа непереносимой боли утраты. Прошла неделя, за ней другая, и Лилю, все время повторявшую про себя эти строки, стала неотвратимо преследовать мысль, что у нее тоже когда-то была такая вот маленькая Вероника, которая умерла. Это ее дочь не так давно лежала прелестной восковой куклой на столе, и на ее мертвое личико свечи отбрасывали танцующие тени.

— Да, Лиля. Все верно. Ты родила Веронику, — тихо проговорил Волошин, продолжая поглаживать ладонь девушки. — После этого ты сделалась ревностной католичкой, умоляя Деву Марию простить тебе невольный грех и подарить вам с малышкой счастье. Но твои горячие мольбы не были услышаны, и девочка не прожила и трех лет, скончавшись от простуды. Обезумев от горя, ты днем и ночью сидела на могиле крошки Вероники и плела ей венки. Плела до тех пор, пока сама не увяла прелестным цветком.

— Я умерла молодой? — с надеждой спросила Лиля, не допускавшая мысли, что может прожить долгую счастливую жизнь. В детстве Лиля подолгу болела, неделями лежала без памяти, и смерть казалась ей совсем не страшной, она была чем-то родным и близким, как сестра или подруга.

— Да, Лиля, ты умерла молодой, — мягким высоким голосом откликнулся Макс. — Однажды тебя нашли бездыханной на холодных могильных плитах фамильного склепа и похоронили рядом с твоей обожаемой малюткой.

— А как меня звали? — чувствуя, что глаза ее наполняются слезами, пробормотала девушка.

Волошин на секунду задумался, будто что-то припоминая, и уверенно выдохнул:

— Черубина. В прошлой жизни ты была Черубина. И, надо сказать, что Черубина тоже писала стихи. И если бы она, а не ты, принесла их в редакцию, сноб Маковский ни за что не прогнал бы прекрасную католичку. Он с радостью взял бы ее творения и напечатал их в «Аполлоне».

Макс отпустил руку девушки и, широко улыбнувшись, вдруг быстро спросил:

— Ну что, Лиля, ты чувствуешь в себе силы стать новой Черубиной?

— Да, Макс, — резко вскинула голову поэтесса Дмитриева, мигом скидывая с себя сонное оцепенение и освобождаясь от охватившего ее транса. — В душе я все та же испанка, одинокая и непонятая, — с горечью сообщила она.

— Вот и превосходно! — подхватил Волошин. — Тогда, Лиля, нам нужна испанская фамилия. И желательно с благородными корнями.

— Габриак! — объявила Лиля, озорно сверкнув глазами. — Помнишь моего черта?

— Любопытная мысль, — похвалил Лилю друг. — Черубина Габриак. Нет, пусть будет Черубина де Габриак! Так значительно лучше.

Лиля откинула плед, вскочила с дивана и, возбужденно взмахнув руками, провозгласила:

— Отныне господин Маковский будет иметь дело не со скучной учительницей Елизаветой Ивановной Дмитриевой, а с прекрасной Черубиной де Габриак.