Микроурбанизм. Город в деталях - Ольга Бредникова

В любой населенный пункт приедешь, спроси какого-нибудь такого особо умного, он тебе скажет, что из этой церкви, эта церковь, в другом поселке за 35–40 км идет подземный ход (М. П., 25 лет, диггер).

Городская легенда как своеобразная визитная карточка города, знак его уникальности, может возникать стихийно или же иметь определенного автора. Она поддерживается обывателями, нередко тиражируется медиа и имеет весьма устойчивый характер. Исследователи заброшенностей (к которым мы относим всех, так или иначе применяющих исследовательские стратегии), как правило, занимают в отношении подобных феноменов массовой городской культуры критическую позицию:

Ну, все эти городские легенды, которые потом в лютом количестве впрыскиваются по ящику, по всяким газетам. Все это мы перечеркнули, поняли, что ничего это не существует, что все это неправда, и в основном… Ну, в принципе это логично, потому что народу не интересно читать какие-то, знаешь… Скажем так, что оно из себя представляет, народу интересно: криптоящер под землей, крокодил, мерзкое чудовище, призраки, большие крысы, там не знаю, разветвленная сеть тоннелей. Параллельные миры… (Т. А., 21 год, трейсер, диггер).

Однако, жестко маркируя дискурсивное поле городских легенд как продукт фантазии, отвергая его в качестве своего инструмента взаимодействия с реальностью, исследователи городских заброшенностей тем не менее постоянно поддерживают его существование.

Ну, вообще такое исхоженное место, там кто только не побывал, все уже излазено ‹…› Но вот там есть труба, которая уходит вверх; и она сказала, что можно полезть вверх, потом найти трубы, вентиляцию, потом полезть вниз, ну и дальше… (И. Ч., 20 лет, трейсер, руфер, DoZoR).

По-видимому, та самая тайна, которая является столь неотъемлемой частью дискурса первооткрывателя, вынуждает оставлять в опыте восприятия пустых пространств место, лазейку, способную свести на нет всю конструктивную критику легенды, позволяет существовать многоуровневым подземным коммуникациям, призракам, чудовищам, по крайней мере в сфере воображаемого.

Работа воображения также неразрывно связана с режимами памяти заброшенного пространства.

Но мне иногда очень нравится стоять, смотреть, думать, то есть комната, да, там то, там то, там то, предполагать, что здесь было, то есть здесь там кто-то отдыхал, был какой-то склад, люди, может быть, ходили, что-то брали с него. Был там какой-то чувак… Здесь вот комната отдыха… Может быть, вахтерша какая-то сидела в этом месте. Там стульчик, у нее было зеркальце, в которое она смотрелась, ключи какие-то. Она была такая, выдавала там эти ключи, входили и т. д. и т. п. Может быть, читать там какие-то старые инструкции, которые висят на стенах, которые еще советские, довольно некоторые прикольные (Н. Г., 27 лет, любитель истории, фотограф).

Пустая комната становится местом памяти в том смысле, в каком его понимал М. Хальбвакс: точкой коммеморации, в которой происходит конструирование коллективных воспоминаний, трансляция опыта[65]. Работа воображения оживляет пейзаж разрухи и запустения. Опираясь на отдельные детали, воображение создает яркий образ прошлого, включает его в актуальную картину действительности. Конфигурируется особый темпоральный статус заброшенных объектов как вневременных, связывающих прошлое города и его настоящее.

Город (без) человека? (вместо заключения)

Пару лет назад автору этих строк довелось устроить весьма примечательную экскурсию. Друзья из другого города привезли с собой приятеля из Канады. По такому торжественному случаю они попросили показать Ростов так, “чтобы это действительно запомнилось, без открыточных пейзажей и достопримечательностей”, но неожиданно и откровенно. После недолгих обсуждений я поддался на уговоры друзей и повел их в Аксайский бункер, в ту его часть, которая, согласно легенде, когда-то скрывала в своих недрах военные лаборатории неизвестного назначения.

Не берусь предположить, какие чувства и эмоции испытывал гость из Канады, спускаясь в темноте по глинистому, чуть припорошенному снегом косогору, отыскивая проход в заборе, почти на четвереньках продвигаясь сквозь полузасыпанные проемы гермозатворов, шагая с фонарем по бетонному лабиринту с закопченными потолками и исписанными стенами, слушая в режиме синхронного перевода страшные истории о подземном чудовище, перекусывающем людей пополам и утаскивающем в подземелья крупный рогатый скот. Меня в это время больше занимал странный выбор моих друзей. И сейчас не очевидная, но интуитивно ощущаемая на тот момент связь между тем, что можно было бы назвать лицом города (образом, который мне полагалось продемонстрировать гостю), и местом, в котором мы все оказались, проступает для меня явственно и отчетливо.

Подземный бункер стал местом сосредоточения целой серии различных практик обращения с городом, многие из которых были бы просто невозможны в рамках режимов городской повседневности, туризма или фланерства. Город парадоксальным образом оказался сконцентрированным в точке, где его фактически нет, где на ткани повседневности зияет прореха, которая и сама оказывается невидимой под толстым слоем грунта и железобетона. Пустота оказалась густонаселенной – и усилиями, которые пришлось приложить для проникновения в нее, и легендами, и нехитрыми следами, оставленными теми, кто здесь побывал раньше, от играющих детей до сатанистов, и открытиями (весь вечер мы обсуждали найденную в дальнем углу весьма необычную деталь от противогаза). Само же посещение объекта изначально позиционировалось как особый способ знакомства с городом, попытка выхода за границы обыденности и достижения некоторого запредельного символического содержания.

Подобно черной дыре, брошенный город, оставаясь невидимым, обладает массой. Пустые и заброшенные городские пространства, выпадая из повседневности, становятся точками кристаллизации нового опыта, мало соотносимого с привычными для горожанина или туриста городскими картинами. Тайны города, к которым можно приблизиться, но которые нельзя разгадать, притягивают и манят. Скрытая работа практик обращения с заброшенностями постепенно реконфигурирует тело города, формируя его историческое и воображаемое измерение, определяя границы и пределы повседневности, привнося в него символические содержания, связанные с теми запредельными зонами соприкосновения людей и городского пространства, где проблематизируется вопрос отношений между городом и человеком. То, что есть в городе, но чего нельзя увидеть, следуя обычными маршрутами, рождает желание первооткрывателя и рисует новые очертания неизведанных земель поверх официальной городской карты.

Город постоянно изменяется. Как может показаться, брошенные, покинутые, пустые места становятся невидимками, исчезают из тела города, лишенные голоса и места в его облике. Однако именно здесь концентрируется множество самых различных практик, делающих сам город более доступным и понятным его жителю, превращающих заброшенности в мощный ресурс индивидуации горожанина, выступающих источником и подпиткой легенд и мифов, участвующих в формировании образа города, его памяти, расширяющих и по-новому конституирующих привычное городское пространство.