Прощание с осенью - Станислав Игнаций Виткевич

Он автоматически шел через запруженные людьми улицы. Город строился без плана. Как в некоторых частях Лондона, здесь самые жалкие трущобы соседствовали с относительно приличными улицами. Внезапно Атаназий почувствовал себя обыкновенным пижоном, и улица, осенняя, холодная, грязная, всосала его вместе со всеми его психологическими изюминками и еще не рожденными воззрениями на мир и на жизнь. Из-за ряда домов показался сад с решетчатой оградой. В глубине, среди деревьев с желтыми и красными шапками завядших листьев, освещенных арочной лампой, проглядывала белая вилла Ослабендзких. Там царило спокойствие, столь чуждое окружающему городу. Это был остров тихого, чистого счастья среди моря грязного разврата. «Городу» принадлежала Геля Берц, она была его самым существенным символом. Почему же это счастье было перенасыщено такой страшной, такой невыносимой мукой? В одном из окон внизу светилось зеленое пятно абажура. Там была Зося, на самом деле была! Он не мог поверить в это: благодаря его измене она выросла до каких-то нечеловеческих размеров, естественно, не в физическом смысле, она стала удивительной и непостижимой в метафизическом смысле этих слов, как и весь мир в редкие минуты озарения Тайной Бытия. В этот момент он сам был маленьким, жалким, обычным человечком. Он будто входил в порт, как лодка во время бури после неудачного лова.

Информация

Госпожа Ослабендзкая раскладывала неизвестно который по счету пасьянс. Зофья, ее дочь, читала университетский учебник по психопатологии. Она изучала медицину без малейшей внешней потребности, следуя каким-то своим, тайным целям. Началось все с научного интереса, потом перешло в обязанность, потом в привычку, пока, наконец, не увязло в чистой доброте, в каких-то школьно-санитарных намерениях, нудных, как потроха на касторовом масле. И тогда появился Атаназий, и все пошло насмарку. Но что было начато, надо кончать — таков был принцип Зоси.

— Тазя опаздывает. Он должен был быть сразу после ужина, — шепнула она как бы себе.

— Увидишь, как будет опаздывать через год после свадьбы, — ответила мама. — Я знаю этот тип беспокойных брюнетов. Он слишком умен, чтобы быть уверенным в себе: он все проанализирует так, что сможет позволить себе все.

— Мама, — начала с упрека Зося, — я совершенно иначе смотрю на жизнь. Мне нужно хотя бы немножко той фантастичности, которой во мне совершенно нет. Он дает мне все это, осуществляет самую большую мечту моего детства.

— Вот увидишь, чем обернется потом для тебя эта фантастичность. Ты его что, на самом деле любишь? — в сотый, наверное, раз спрашивала она вот уже десять дней.

— Я тебе уже говорила, я ничего не называю по имени. А ему говорю, что да, только для того, чтобы он меня не понял превратно — только это, — а впрочем, он и так все знает. Мужчины такие странные, когда речь идет об элементарных вещах.

— Что ты об этом знаешь...

Действительно, об этом Зося не знала ничего. Жених был первым, кто поцеловал ее. Но исходя из прочитанного, изученного и услышанного в разговорах, она думала, что знает гораздо больше матери.

Атаназий без стука вошел в комнату. Он уже не был «пижоном», уже не отдыхал. Вся сложность его существа была здесь, перед ним, как на столе, как на блюдечке, придавленная сокрушительной тяжестью непостижимой любви.

Информация

Зося была почти льняной блондинкой, как и ее мать, которая как раз внезапно стала седеть. Обе были даже неприятно похожи друг на друга. Этот факт смягчался тем, что госпожа О. была Атаназию довольно симпатична, несмотря на определенную колкость характера и не всегда тактичную откровенность. Зося была прехорошенькой, особенно для стройных брюнетов. Ее зеленым, немного раскосым глазам, но не так, как у Гели Берц, была свойственна девчоночья кошачесть на бестиалисто-сладострастном фоне, и в то же время — глубина, впрочем зыбкая, и холодная мудрая задумчивость. Полные, очень свежие и красные, немного не оформленные в рисунок губы, дрожащие и неспокойные, контрастировали с прямым и тонким носом, привлекающим внимание своей классической красотой. Она была высока и в меру полна. Руки и ноги тонки на сгибах; длинные веретенообразные пальцы. Конец.

Старика Ослабендзкого, к счастью, уже не было в живых. Это, должно быть, был удивительно угнетавший всех господин, при внешних проявлениях чрезвычайной любезности и обходительности. Обе женщины, несмотря на то, что ни за что на свете никому, даже себе, не признались бы в этом, тихо наслаждались счастьем быть одним в доме и свободно распоряжаться довольно большим имением, как сельским, так и «городским». Семья Ржевских, из которой происходила пани О., кажется, обладала в Малопольше графским титулом. Отсюда легкая, впрочем безвредная, заносчивость и кичливость. Атаназий, как потомок захудалого татарского рода, о котором и пес не знает, был абсолютно неподходящим мужем для Зоси. Отсюда атмосфера мезальянса. Но что делать — время было такое. Госпожа Ослабендзкая привыкла утешать себя тем, что «пример подают верхи», и рассказывала везде, где ее слушали, об австрийской эрцгерцогине, которая вышла замуж за моряка, такого простого «фона», и о княгине де Браганца, жене графа Логойского, дяди Ендруся.

При появлении Зоси Атаназий перестал на несколько секунд существовать. Жуткая боль угрызений совести и усилившейся любви, стыда и отвращения к себе, смешанная с просто-таки дикой идеализацией невесты, — все это схватило его за горло, как какой-то громадной, убийственной, мерзкой лапой. На сегодня это было уже слишком. Он пал на колени и робко целовал ее руки, задыхаясь от невыразимых чувств. После чего вскочил и поздоровался с мамой.

— Прости меня, — произнес он не своим голосом. — Надо было уладить пару вопросов, и еще всего не завершил. И так с трудом удалось урвать минутку из хаоса дня. Мне пора идти.

— Но почему ты такой какой-то странный?

— Ничего, очень скучал по тебе. Мне показалось, что произошло что-то нехорошее. Не знаю. Наверное, слишком тебя люблю. Сам себя не узнаю.

Пани О. внимательно и без большой симпатии посмотрела на Атаназия. Вдруг все улетело туда, в фантастическую сферу приближающегося чуда (это относится к Атаназию). Со дна существа поднялось загадочное облако откровений, скрывающее ослепительный свет истины в последней инстанции. Атаназий легонько взял Зосю за руку.

— Могу ли я пройти к тебе? Мне надо сказать тебе нечто такое, что маме наверняка будет скучно. Вы ведь не рассердитесь? Правда?

— Господин Атаназий, вы знаете, я очень снисходительна, потому что сама пережила страшные вещи. (Что это было, никто не знал и никто никогда так и не узнал.) Знаю, что сознательное противодействие случайным ударам фатума хуже пассивного подчинения Провидению.

— Случайности нет, — уже твердо ответил Атаназий, придя перед лицом теоретической проблемы в полное умственное равновесие. (Зося радовалась всему как ребенок.) — Или все является произвольностью, в определенных пределах возможного — в математическом значении понятия «предел» — иногда это выглядит как необходимость, исходя из принципа больших чисел; или же существует абсолютная необходимость, и тогда выбор чего-то достаточно большого, чтобы оно было фатальным, не имеет смысла.