Легко! - Ольга Славина

Она провела пару дней в Москве, потом полетела в Среднюю Азию, там была напряженная программа. Джон позвонил ей дня через четыре, и Анне было как-то странно разговаривать с партнером по one-night stand из Англии, стоя под палящим солнцем практически в пустыне. Связь через пару минут оборвалась, и она выключила телефон.

На следующее утро он позвонил ей в шесть утра по Гринвичу:

– Тебе трудно дозвониться. Как дела?

– Нормально, здесь интересно. Вчера были на гидроэлектростанции, думали, как ее реконструировать. Такая мощь! Тонны воды с грохотом несутся вниз, а где-то вдалеке тихое озеро блестит себе на солнце, и трудно поверить, что это и есть та самая вода, которая крошит горы, летя вниз. А что ты так рано звонишь?

– А как тебя еще застанешь? Я вчера весь день звонил, вот попробовал сегодня на удачу в шесть. У тебя сколько, двенадцать?

– Вот именно, мне-то надо срочно на ланч.

– Слушай…

– Извини, Джон, я не хочу быть грубой, но мне, правда, пора.

«Бог мой, – подумал Джон, – чушь какая-то: мощь воды, несущейся вниз. То манерная профессионалка в „Харви Нике“, то тусовщица в ресторане в Мейфэйре, а теперь что, играем государственного деятеля?» Но почему-то его это всё зацепило, и вечером он снова позвонил. У нее была уже ночь, и она говорила сонным голосом. У него пять или шесть вечера, и он только что прилетел в Эдинбург. Вообще-то он никогда не звонил женщинам из дома, а тут пошел в сад, чтобы поговорить. Дичь какая-то, так нельзя. Одри красилась наверху. Одетая в своем стиле – летящая юбка до щиколоток и свободный топ – Одри никогда не носила мини, – она выглядела прелестно, и им надо было уже выходить. Что ему приспичило вдруг прятаться в саду и звонить?

Джуд и Пол были еще не готовы, когда Джон и Одри приехали забрать их, чтобы ехать в ресторан, а потом слушать джаз. Как обычно, шли последние пререкания с детьми.

– Конни, ты весь стол заляпала своими красками. Давай, бери Джима и идите есть. Потом можете немножко посмотреть телевизор перед сном.

– Мама, я не хочу есть с Джимом, он всё время мне в тарелку лезет руками, а когда я его шлепаю за это, начинает реветь.

– Конни, ну он еще маленький. Ты должна быть с ним терпеливой.

– А когда ты придешь, мамочка? Опять поздно? Почему ты всегда так поздно приходишь, когда вы идете с Одри? Одри, а почему у тебя нет детей? Может, тогда бы вы с мамой раньше приходили и мы все вместе играли? А так мне с Джимом играть скучно.

– Конни, мы сейчас это не будем обсуждать, мы уже опаздываем, хорошо?

– Нет, не хорошо. Я хочу знать. Одри, скажи мне! У всех есть дети. У меня тоже будут, когда я вырасту.

– Конни, твои папа и мама очень хорошие люди, поэтому бог послал им таких славных деток. Может, мы с Джоном были не такие хорошие, поэтому…

– Нет, Одри, ты хорошая, ты мне сервиз для Барби подарила. А Джон еще лучше, он даже лучше тебя. Он такой смешной!

Они годами говорили своим друзьям, что решили не иметь детей, потому что это слишком большая ответственность. Джон твердил: он вовсе не убежден, что был бы хорошим отцом. Все друзья уверяли их в обратном и говорили, что еще не поздно.

Когда Одри была еще его герлфренд, с которой они уже жили вместе, собираясь со временем пожениться, Джон с упорством развивал собственный бизнес с партнером – другом по университету. Одри писала диссертацию по диабету. Ей было двадцать семь, ему – тридцать два. Он работал сутки напролет, она не жаловалась тогда, потому что тоже целыми днями сидела с бумагами. А ночью наступало время чудес. Их тела думали друг о друге целыми днями, это чувство горячего любимого тела рядом постоянно сохранялось внутри у обоих, чем бы они ни занимались днем.

Одри, грациозная и гибкая, отдавалась ему с нежностью, обвивала его руками, обрушивала водопад волос на его лицо. Джон, чей сексуальный опыт назвать просто «обширным» было бы чрезмерной скромностью и который верил, что действительно великий секс и границы – вещи несовместимые, старался тем не менее быть очень деликатным с Одри. Даже оральный секс с ней казался ему невозможным злоупотреблением: она приходила в возбуждение скорее от того, что видела его страсть, нежели от самих сексуальных затей. Ему иногда хотелось, чтобы она сказала что-то смачно-страстное, иногда, нежно гладя ее бледную кожу, покрывая осторожными поцелуями живот, Джон ловил себя на мысли, что гораздо больше ему бы хотелось перевернуть ее, поставить на колени и грубо войти сзади. Сама мысль об этом заводила так, что ему можно было уже этого и не делать. И думая об этом, он бежал пальцами по ее телу все ниже и ниже, пока не достигал цели. И тогда ее тело все открывалось ему, он медленно и нежно входил в нее, и их тела начинали медленный, томный танец, который потом все убыстрялся. Джон регулировал ритмику танца, то замедляя, то ускоряя его, стараясь продлить музыку слияния, и замирал в паузе перед последней синкопой, за которой начинались долгие, идущие по нарастающей финальные аккорды. Их тела взрывались почти всегда одновременно, и Джон был счастлив, когда вслед за тем Одри роняла волосы ему на лицо и в изнеможении застывала у него на груди. Он держал ее в руках, давая отдохнуть, но не мог ждать очень долго и вскоре начинал свою следующую импровизацию.

По утрам – он тогда вскакивал еще раньше, чем теперь, часто затемно – Джон смотрел на спящую Одри и думал, что так бы и сидел, глядя на нее, часами, но уже через пару минут тянулся к ней и брал ее сонную. Так начинать каждый день было счастьем.

Как-то в воскресенье после их обычного старта он сидел за кофе, читая газету, но мысли его были далеко и в полном смятении. В течение последней недели они с партнером потеряли кучу денег, и это была только его вина. Партнер призывал идти осторожно, развивать компанию постепенно. Джону же хотелось все и сразу, и он уговорил вбухать все в один большой и весьма рискованный проект. Он был уверен в удаче, а теперь понимал, что компании не выжить. И все из-за его самоуверенности. У компании много долгов, а он вынул столько денег из основного бизнеса, чтобы инвестировать в этот дурацкий проект. Нет, конечно, они обязаны выжить, но будет тяжело. Придется увольнять, резать затраты, самим работать день и ночь вместо уволенных. Они смогут рефинансировать долги, только если вложат и собственные деньги в компанию, по-другому – никак. А это значит, что он должен забыть о покупке дома, по крайней мере, года на два. Как он все довел до такого хаоса? Одри так мечтает о доме, который она хочет привести в порядок, сделать уютным, прежде чем они заведут первого ребенка. Он поставил крест на ее мечтах.

Одри вышла из душа, свежая, как обычно с блестящими мокрыми темными волосами, в длинной джинсовой рубашке. Она вся излучала свет, стоя на этой и так залитой солнцем кухне. Джон смотрел и думал, что сейчас разрушит воскресный день, который обещал быть праздником, как всегда. Он и так ничего не говорил ей ни в пятницу, ни в субботу, все откладывал на конец уик-энда.