Запрет на любовь. На грани - Сюзанна Брокман

Она была мягкой, теплой и, как уже говорилось выше, замечательно пахла. Макс сам не понимал, как получилось, что за последний год эта женщина стала так много для него значить – она стала его поверенной и лучшим другом. И потерять ее будет очень больно.

Настолько больно, что он не был уверен, сумеет ли перенести эту боль.

– Будь осторожна, – попросил он. Это прозвучало глупо, но ничего более умного не пришло ему в голову.

– Буду, – пообещала Алисса и поцеловала его, коснувшись щеки мягкими губами, а потом выскользнула из его объятий. – Увидимся завтра.

Напоследок она улыбнулась и плотно прикрыла за собой дверь.

Макс дал себе десять – нет, даже пятнадцать секунд на то, чтобы восстановить душевное равновесие, и потом пододвинул телефон и набрал первый из пятнадцати номеров в списке.

1 декабря 1943 года

Моя милая Мей!

Я хотела написать это письмо еще в День Благодарения, чтобы поздравить тебя и крошку Джолли с праздником, но случилось так, что как раз в тот четверг я пролетала над Скалистыми горами, перегоняя очередной самолет в Калифорнию.

Это был новенький, сверкающий НАП-51Д Мустанг. Знаю, знаю, что тебе это название ни о чем не говорит! Но только представь себе обычный «мустанг», который движется по дороге со скоростью 435 миль в час. Если бы ты знала, как здорово летать на такой скорости! Я гнала этот самолет с учебной базы в Айове и была совершенно счастлива те несколько часов, которые провела в воздухе. Мне даже жаль было приземляться, когда я прибыла в… (Вычеркнуто военной цензурой).

А потом я увидела газету со списком наших убитых и раненых в Тараве, и мне стало гораздо хуже.

По-моему, ужасные новости, поступающие с фронта военных действий в Тихом океане, заставили протрезветь весь американский народ. Боюсь, что в конце того года нам не захочется никого благодарить. Я знаю, как ты скучаешь по Уолту, и уверена, что и ему очень не хватает тебя и малышки.

И все-таки, хотя сейчас и идет эта ужасная война, мне есть за что благодарить судьбу в этом году – за то, что я познакомилась с Уолтом и тобой и за то, что мы подружились. Знаешь, мне тут пришло в голову, что ты, наверное, толком не знаешь, как я познакомилась с Уолтом и как оказалась в вашем доме в тот вечер, почти год тому назад.

Вот я и расскажу об этом сейчас. Надеюсь немного повеселить тебя или хоть чуть-чуть поднять тебе настроение.

В тот раз я перегоняла из Мемфиса на аэродром в Тускеджи старый примус, который по ошибке назывался самолетом 17–40. Самая неприятная работа для пилота – это как раз лететь на таком вот ископаемом, от которого никогда не знаешь, чего ждать. Разумеется, обычной предполетной проверки в этом случае оказалось недостаточно, и я практически перебрала весь двигатель, чтобы убедиться, что нам с ним удастся взлететь и – самое главное – сесть.

Но, несмотря на все мои старания, примерно за сто тридцать миль до Тускеджи у бедного П-40 начался сильнейший приступ икоты, и я поняла, что наши дела плохи. Мне очень хотелось дотянуть до аэродрома, потому что, конечно, я могла поискать подходящее поле или даже шоссе и приземлиться, но снова взлететь в таком случае было, бы очень-очень трудно.

Я попыталась включить радио, чтобы связаться с Тускеджи и сообщить им о своих проблемах, и – представляешь? – ручка передатчика просто отвалилась и осталась у меня в руке. Починить его я, разумеется, не могла, поэтому оставалось только молиться и надеяться на собственные силы.

И тут я увидела его! Взлетное поле! Прямо перед собой! Давно я так не радовалась.

Я облетела вокруг вышки, давая им знать, что рация не работает и что мне надо срочно приземлиться.

На земле меня поняли и с помощью флажков дали разрешение на посадку. И тут П-40 удивил меня еще раз. Он в последний раз икнул, потом закашлялся и вдруг замолчал совсем. Я оказалась в большой металлической коробке, которая очень быстро падала на землю.

Мей, клянусь, что вся моя жизнь – все жалкие двадцать восемь лет – пролетела передо мной за одно мгновение. И еще я помню, что подумала о том неприлично красивом капитане, с которым познакомилась в Альбукерке две недели назад, и горько пожалела, что отказалась потанцевать с ним. (Да-да, моя дорогая подруга! Слово «потанцевать» в данном случае – это эвфемизм, а на самом деле я имела в виду совсем другое. До чего же я люблю тебя шокировать!)

Но все-таки я не хотела мириться с тем, что мой земной срок подошел к концу, и отчаянно применяла все описанные в инструкциях способы – даже изобрела несколько новых! – для того чтобы оживить двигатель. И, не знаю как, но мне это удалось! Буквально в десяти метрах от земли двигатель опять начал кашлять, я рванула на себя рычаг, поднялась повыше и снова зашла на посадку. На этот раз ч*** П-40 меня не подвел, и мы приземлились красиво, как по нотам.

Когда я выбралась на землю, то, наверное, была белой, как простыня, у меня невыносимо дрожали колени и, похоже, мне надо было срочно поменять трусики. Я пообещала себе, что целую неделю буду ходить в церковь и молиться, и уже собралась опуститься на колени, чтобы поцеловать пыльную посадочную полосу, но в этот самый момент увидела высокого негра, бегущего ко мне с явным намерением убить.

«Какого ч*** вы тут выделываете? – кричал он с отрывистым северным акцентом. – Кто научил вас так летать? Вы не только рисковали своей и нашими жизнями, но к тому же чуть не угробили машину! Нам ч***ски не хватает самолетов, а вы чуть не превратили этот П-40 в кучу металлолома!»

Мей, дорогая, ты ведь меня знаешь: я вспыхиваю быстро, как сухая солома. Поэтому я стащила шлем и заорала в ответ: «Да я чуть не погибла, пока сажала этот кусок д***а! У меня во время первого захода заглох двигатель, и то, что я вообще приземлилась – это чудо, почище, чем превращение воды в вино! И какой-то механик будет орать на меня? Я требую, чтобы вы, немедленно позвали сюда своего командира!»

Вот так-то! Высокий негр перестал кричать и изумленно уставился на мои пышные кудряшки. И я тоже на него уставилась, потому что сообразила, что он не механик, а офицер и к тому же гора-а-аздо старше меня по званию. На его комбинезоне я запоздало заметила нашивки подполковника и имя «Гэйнс», вышитое на нагрудном кармане.

Я заглянула в документ, который держала в руке, и убедилась, что командира, которому я должна была доставить П-40, как раз и зовут Уолтер Гэйнс.

Мы оба были одинаково ошеломлены: он – тем, что пилот оказался женщиной, а я – тем, что у подполковника и командира не белоснежная кожа.

Единственное, что мне оставалось делать в той ситуации – это отсалютовать и извиниться.

Мей, я ведь рассказывала тебе, что пыталась поступить в военную авиацию с 8 сентября 1941 года, но все, чего мне удалось добиться – это присвоения звания первого лейтенанта и зачисления во вспомогательный женский авиационный полк. Мужчины не обязаны отдавать нам честь, но мы, если хотим, можем таким образом приветствовать старших по званию. А я очень хотела, чтобы твой муж понял, что я надерзила ему не из-за высокомерия, а просто от неведения.