Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский

— Ты что-нибудь вспомнил, Тит? — спросил я.

— Нет, — отозвался он, не спуская глаз с хозяина. — Кажется, так будет лучше.

— Представление давали на следующий день. Пьесу «Папп-либертин» мы играли до этого много раз, и Папп не изменил в своей роли ни одного слова. Но у него появились какие-то новые повадки. Он иначе двигался на помосте, по-другому качал головой. Когда по ходу действия ему давали асс, он как-то по-особому пробовал его на зуб. Я бы счел эти изменения случайными, если б не публика. Она ревела от восторга. Я терялся в догадках, но не мог понять, что вызывает у зрителей такой смех. Это делало мою игру скованной. Заметив мое замешательство, Папп шепнул: «Хозяин вчерашней харчевни».

— За болтовней мы и Рим пропустим! — послышался ворчливый голос Буккона.

Андриск поднял голову. Да, это Рим. Но он его не узнавал. Тогда он был слишком потрясен, чтобы всматриваться в город, оскорбивший и унизивший его.

Теперь он жаждал встречи с Римом, как мечтает о схватке с ненавистным противником.

Андриск хлестнул мулов, и фургон рванулся вперед.

— Держи правей! — крикнул Макк.

— Свернуть с дороги? — удивился Андриск, останавливая мулов. — Но ведь Рим впереди.

Макк догнал повозку и, положив руку на плечо юноши, сказал:

— Дорога для тех, кого ждет Рим, а нас ждет вот тот пустырь.

— Ты хочешь сказать, что мы будем играть на пустыре? — Андриск остановил мулов. — Не для них ли? — Вскинув голову, он указал подбородком на стаю ворон, с карканьем пролетавшую над дорогой.

— Нет! — ответил актер с улыбкой. — Стоит нам сколотить помост, как тотчас появятся зрители.

— А почему бы нам не сделать этого в Риме? — не унимался Андриск.

— Да потому, — ответил Макк, почесывая затылок, — что нам, актерам, в Рим нет дороги. Мы, как Ганнибал, разобьем лагерь у ворот.

— Театр у ворот! Театр у ворот! — со смехом подхватил Буккон. — Вот и тема для нашей новой ателланы[27]. Но постой, — проговорил он озабоченно. — Взгляни налево. Нас кто-то опередил.

— Ты прав. Там идет представление. Но Рим велик, и зрителей хватит на всех. Эй, Доссен! Вставай!

— О, боги! — проворчал Доссен. — Ты всегда прерываешь мой сон на самом интересном месте. Еще немного, и у нас была бы новая ателлана.

— Сыграем старую, — засмеялся Макк. — Папаша Харон нас еще не подводил.

Он взял мула за уздцы и потащил его к мостику, переброшенному через канаву. Колеса задребезжали по бревнам.

Макк оказался прав. Едва они вбили колья и положили доски, неведомо откуда появилось несколько зрителей. Когда же актеры вошли в фургон, чтобы надеть маски, перед помостом уже сидело человек тридцать. Во время обращения к публике, которое всегда произносил Макк, зрители все подходили и подходили, и вскоре весь пустырь заполнила толпа.

Ободренные вниманием, актеры играли с необыкновенным подъемом. Они по ходу придумывали новые реплики, рассчитанные специально на римлян. Андриск старался изображать не просто старика, но важного римского сенатора — он их не раз видел в Капуе. Доссен из деревенского шарлатана превратился в заезжего вавилонского гадателя, которых в те годы можно было встретить на Форуме. В Букконе зрители немедленно узнали ненавистного ростовщика.

Особенно удалась сцена расплаты с Хароном. Видимо, многие зрители не раз оказывались одураченными. Теперь они вскакивали со своих мест, что-то возбужденно выкрикивали, словно сами были участниками представления.

Заключительная фраза: «Коль вам игра понравилась, рукоплещите И все с весельем проводите нас», — была встречена громом аплодисментов. Зрители, римские плебеи — кузнецы, ткачи, валяльщики, каменщики — не жалели своих ладоней, привыкших к тяжелому труду. Медный котелок доверху заполнялся сестерциями и ассами.

Пустырь почти обезлюдел, когда один из зрителей, сидевший в задних рядах, направился к фургону. Это был невысокий юноша, смуглый, черноволосый, но с голубыми глазами. Изящество облика выдавало в нем чужестранца.

Макк, увидев юношу, бросился ему навстречу:

— Теренций? Как ты здесь оказался? Наконец-то среди зрителей подлинный ценитель искусства!

— Я был на представлении своей «Девушки из Андроса», когда толпа, узнав о прибытии ателланов, мигом перекочевала на ваш пустырь. Я последовал за зрителями и не прогадал.

Макк схватился за голову:

— Боги мои! Мы сорвали твое представление. Давай хоть поделимся сбором.

— Спасибо, Макк. Но я сейчас не нуждаюсь в деньгах. У меня появились знатные покровители. К тому же, глядя на вашего Харона, я понял, чего не хватает моей «Андреанке». А почему я не вижу Паппа?

— Наш Папп ушел в Аид! — проговорил Буккон. — Но его маску унаследовал Андриск, так что потерю ощущаем лишь мы, но не публика.

Андриск поклонился Теренцию.

— Ты хорошо сыграл свою роль, — похвалил Теренций. — Сразу видно, у тебя прекрасные учителя.

— Да! — согласился Андриск. — Мне повезло на них. Но для этого надо было оказаться на чужбине, испытать рабскую долю.

— Ты, наверное, эпирец? — спросил Теренций.

Андриск кивнул.

— А я карфагенянин. Наш корабль налетел на скалу, и все погибли. Меня же на берег вытащил дельфин. Отныне я перед дельфинами в долгу.

— А вот Зенон спасся сам, — вставил Андриск. — Он доплыл до берега Аттики и стал философом.

— Ты читал Зенона? — обрадовался Теренций.

— Нет! Но его чтит мой учитель куманец Блоссий, ученейший муж. Блоссий меня убедил, что все мудрецы, вместе взятые, Зенону в подметки не годятся.

Теренций улыбнулся:

— Сказано слишком резко, но я с тобою согласен. В наше время можно рассчитывать только на Тихе, или, как ее называют ромеи, Фортуну. Я ввожу Тихе Зенона в свои комедии как счастливую развязку. Казалось, это должно ей льстить, и она могла бы настроить в мою пользу публику. Но этого не случается. Каждый раз, когда во время моих спектаклей появляются жонглеры или ателланы, римляне бегут от моих пьес, как когда-то от Ганнибала при Каннах.

— Это так! — проговорил Макк. — Но твоя сцена возвышается над жизнью, наши же — вровень с ней. Твои пьесы останутся в веках, а наши уйдут вместе с нами. Если плебей или вчерашний раб тебя не оценил, то их внуки запомнят и станут повторять реплики твоих комедий, как мы ныне повторяем изречения Эпикура и Зенона.

— Спасибо, Макк. Ты даришь мне надежду.

Публий вбежал в таблин[28]. Полибий заметил: с подбородка юноши исчез пушок.