Все оттенки боли - Наталья Штурм

— А вы действительно драматург? — наивно спросила я, потому что в девятнадцать лет наивность воспринимается как невинность. Эротично и с умилением.

— Да. Я написал шестнадцать пьес и пять киносценариев. А мы никогда раньше не встречались? Мне ваше лицо кажется…

— …знакомо! — вклинилась Светка поддержать интригу. — Вполне возможно! Она училась в театральной школе. И снималась в кино, между прочим!

Я скромно потупилась. Назвать съемками полуминутное появление на экране было самонадеянно. Так, мелькнула в военном фильме, спела две строчки «В лесу прифронтовом», а потом сама себя не узнала. Гримеры затянули косички до японских глаз. А все потому, что маленькие права голоса не имеют. Что хотят с ними, то и делают.

Все это я рассказала драматургу как часть творческой биографии. Ту часть, которая была ему близка.

Драматургу рассказ понравился мимикой, непосредственными жестами и милой драмой. Ох, скажите — косички туго затянули! Какой ужас, ха-ха. По его лицу читалось: «Сударыня! Какое вы еще дитя! А я, умудренный жизненным опытом мужчина, смогу открыть вам неведомые горизонты, объяснить непонятное, научить всему, что умею сам».

— Может, прогуляемся по берегу? Подруга не будет против, если я вас ненадолго украду?

Его умное, интеллигентное лицо, обрамленное кучерявой сединой, было вытянуто, как маска индейца племени майя. Добрые широкие губы, огромный длинный нос, грустные всепонимающие глазки и широкие черные брови от середины лба по нисходящей к вискам.

Меня только немного смутило, что он говорит как в фильмах. В тех, где старый соблазняет молодую, а она типа ничего не понимает.

Но прогуляться со знаменитым драматургом на лучшем курорте страны, вечерком, под ручку, в сопровождении романтических звездочек было так заманчиво!

— Вы прекрасны, — наклонился он к моему ушку и щекотнул седыми кудряшками. — Где я был раньше? Где вы были раньше?!

Я не знала, что отвечать. Ему действительно интересно, где я была раньше? Или вопрос риторический, как преамбула к поцелуям?

Галечный пустынный пляж с шелестящим прибоем, бликами луны на темной воде, насыщенной белковыми афродизиаками.

Драматург жадно вдыхал полезный йодированный воздух норовистыми ноздрями. Он заряжался мужской силой, укомплектовываясь окружающими дарами природы. Ветер молодцевато разгонял его седые стружки волос, море придавало уверенность в своих силах, камешки под ногами разминали заскорузлые ступни и поднимали тонус.

— Ты — само совершенство. От запаха твоих волос дух захватывает. Ты, наверно, и есть та святая Варвара, «преданье старины глубокой». Знаешь эту легенду?

— Да. Она сбежала от родных, ее приютила добрая гречанка, а Варвара вернула ее сыну слух. Но потом все плохо закончилось. Я подробностей не помню, но эту историю символизирует окаменевший корабль. Вон, скала стоит в море, вроде она и есть.

— Она сбежала не от родных, а от деспота-отца. А ты очень умная и хорошая девочка. Только старайся говорить тише — на два тона тише.

Ну, вообще-то он прав. Это привычка со школы говорить четко, как урок отвечаешь.

Драматург развернул меня в обратную сторону и пальцем указал на гору:

— А это знаменитый портрет Максимилиана Волошина. Вон видишь — борода, нос…

— Ну, это нам в первый же день показали. Хотя этот склон и пушкинский профиль напоминает.

— Тихо, тихо, говори тише… И ты услышишь, как волны напоют тебе стихи…

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива.

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поет в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Рука драматурга вальяжно устроилась на моем плече. Лицо было устремлено вверх, и каждая строчка стихотворения выстреливала как истина и била по нервам трагической интонацией чтеца.

Очень неловко возвращаться к мирским заботам после высокого, но я ужасно замерзла. Поскольку, кроме веселого сарафана, у меня не было никакой другой одежды, в наших со Светкой планах было посещение местного рынка. Мы точно знали, что прикупим: обязательные балахоны с цветными бусами, повязку на голову, как у хиппи, сандалии и рваные джинсы на вечер. Наш облик должен был соответствовать культовому месту и называться «веселая бедность».

— Ты замерзла? — нежно спросил драматург и скособочил меня, прижав к себе.

Идти стало неудобно, но и освобождаться было неловко. В туфли попадали камушки, а белые носочки со слабой резинкой все время скатывались на середину пятки, приходилось останавливаться и поправлять. Драматург продолжал читать стихи, а я боялась прервать самовыражение творца. Вдруг это его стихи?..

Набережная была отделена от пляжа невысоким бетонным парапетом; под ним на гальке лежали скрепленные ржавой подвязкой деревянные топчаны.

Драматургу, наверное, надоело, что я иду как хромая гнедая, он прилег на лежак и потянул меня за сарафан:

— Иди сюда, нимфа. Ты словно из пенных вод создалась и выплеснулась на берег.

«Гений, — подумала я. — Вот она — мечта безотцовщины. И защитит, и научит, и мозги вправит».

Он тянул меня к себе, но потом все же сообразил подвинуться. Я легла рядом, потому что, наверное, так полагается для усиления романтической линии с розовыми соплями.

Стихи кончились. Пошла риторика.

— У тебя уже был мальчик?

Ни фига себе вопросик! В смысле был ли у меня секс? А зачем ему это? Странный драматург. Может, он хочет написать сюжет по мотивам моей жизни? Я, конечно, много могу рассказать про школу, про моих друзей и подпольное издательство. Но тема секса в этих событиях занимала едва ли не последнее место. Вот если про подружку Татьяну! Тут конкуренция Ленину с его собранием сочинений. Она точно пошла другим путем…

— В каком возрасте ты лишилась девственности? — напрямик спросил драматург.

— Не знаю, что вам отвечать, — жутко смутилась я. — Не собираюсь откровенничать с вами на эту тему.

Драматург таинственно рассмеялся и сладко потянулся, закинув длинные руки за голову.

— Не волнуйся. Я же не мальчишка дурной, чтобы тебя обидеть. Зрелый мужчина знает, как нужно обращаться с женщиной. Тем более с такой молоденькой, как ты. Можешь не отвечать, если стесняешься. Но, видимо, у тебя не было отца, и поэтому ты боишься откровений с мужчинами. А я и так все о тебе знаю!

— Да?! — сразу поверила я и подумала о диссидентских проделках.

— Я, к примеру, знаю, какой у тебя размер лифчика и трусиков.

Тут мое лицо вообще залилось краской. Откровенно говоря, я и сама не знала, что какого размера. Мама покупала на глаз, а трусы размерами S/M/L продавались только в туалете на Столешниках или с рук спекулянтов. Лифчиков в таких комплектах не было.