Повседневная жизнь рыцарей в средние века - Жан Флори

Но коли так, стоит ли вообще говорить о каком-то упадке? Куда более правдоподобным выглядит иное толкование событий: некие мощные тенденции какое-то время как бы «камуфлировались», затмеваемые сияющим ореолом королевской власти, которая воплощалась в таких совершенно исключительных личностях, какими были Пипин или Карл Великий. Но вот последний из великих правителей сходит в могилу — тогда-то, при королях откровенно заурядных, и наступает «момент истины». Огромная, непомерно раздавшаяся во все стороны Империя рушится сама собой, так как централизованное управление страной просто невозможно — и по слабости административного аппарата Каролингов, и в силу менталитета общества.

Факт присяги на личную вассальную верность и вообще выдвижение на передний план вассалитета свидетельствуют о том, что даже Карл Великий чувствовал необходимость создания этой новой, дополнительной формы связи между государем и его подданными. Из этого политического опосредствования пользу для себя извлекают сначала региональные, а затем и местные аристократии. Таким образом, империя Каролингов в ее западной части преобразуется в мозаику больших княжеств, объединяющих в своих границах множество графств. Затем мозаика эта еще более дробится: автономию получают объединения меньшего масштаба, включающие в свой состав два-три графства, а то и вовсе одно.

Наконец процесс этот доходит до логического конца — до автономии местных сеньорий, простирающих свою власть лишь на население окрестностей каждого данного замка. Так как именно замок и отряд вооруженных людей в нем (milites) служат одновременнно и символом (символом вполне ощутимым и потому понятным для всех), и точкой опоры публичной власти.

Тогда-то и открывается эпоха князей и владельцев замков, сеньоров и рыцарей. Эпоха эта предвещает и приуготовляет уже непосредственно следующую за ней эпоху рыцарства.

Фактор вторжений

В чем кроется источник ослабления центральной власти? Непомерная величина Империи, очевидная неспособность последней сколь-либо эффективно управлять интегрированными в ее состав территориями, «конфискация» части королевских прерогатив самыми крупными вассалами короля — отчасти объясняют этот возврат к более узким и одновременно более «реалистичным» политическим образованиям. К этим главным факторам добавляется еще один, причем немаловажный: живучесть и укрепление регионализмов, даже уже пробужденных «патриотизмов», которые и толкают к образованию этих больших региональных общностей с их особыми языками, культурами, нравами и традициями. Эти психологические аспекты в исторической науке долго и незаслуженно недооценивались — история менталитетов должна бы заполнить эту лакуну.

Начиная с конца IX века внутри каждого из тех больших «отсеков», на которые империю Каролингов разделил Верденский договор, развертывается один и тот же, по сути, политический процесс. Различие состоит лишь в скорости его протекания в разных частях бывшей Империи, причем наиболее быстро он протекал в западной части, которая станет королевством Францией. Сущность же его в том, что герцоги и графы, действуя как бы в качестве представителей королевской власти, основывают свои собственные княжества, являющиеся достаточно сплоченными политическими образованиями. Себе лично они при этом присваивают заимствованный из истории Древнего Рима титул «принцепса» (princeps), то есть «государя», что служит символическим выражением их стремления в политической автономии.

Сыграла ли какую-либо роль в этом процессе упадка королевской и возвышения княжеской власти «вторая волна нашествий» — сарацин, норманнов и венгров? Историки на этот вопрос отвечали сначала положительно, потом отрицательно. На наш взгляд, некоторую, пусть не главную, роль она все же сыграла. Не следует полностью сбрасывать со счетов истории набеги сарацин или норманнов. Ответом на эти вторжения было строительство, почти повсеместное, замков. Замкам еще предстоит, в ближайшем будущем, стать оплотом движения к автономии, но пока они — местопребывание и символ публичной власти, той власти, которую их владельцы, «шатлены», осуществляют над людьми от имени короля и которую они вскоре приватизируют. Замки же служат окрестному населению местом убежища. Эту последнюю функцию историки сначала чрезмерно преувеличивали, а потом, впав в противоположную крайность, принялись чуть ли не полностью отрицать. Бесспорным остается то, что замки выполняли функцию защиты и в XI веке.

Менее всего подлежит сомнению фактор норманнских набегов в ходе образования княжеств. Отчасти именно потому, что княжества противостояли норманнам с большим успехом, нежели Каролинги, одно из них (а именно то, которое стало вотчиной преемников Роберта) завоевало авторитет настолько высокий, что его владетели сочли себя достойными претендовать на королевский престол (885). С другой стороны, Каролинги, терпящие от норманнов одно поражение за другим, своей скандальной неспособностью организовать борьбу против этих морских разбойников делают королевскую власть, спустя столетие, уязвимой мишенью для происков Гуго Капета (отпрыска все той же княжеской династии робертинианцев), который овладел короной в обстановке всеобщего безразличия.

Норманны, впрочем, сами внесли весомый вклад в образование одного из таких региональных княжеств. Перед тем как уступить Роллону Нормандию, король франков Карл Лысый наносит викингу под Шартром (911) поражение, которое трудно оспорить. Таким образом, уступка норманнам региона, где они уже успели прочно обосноваться, сама по себе не является проявлением слабости. Выгоды же такой уступки для королевства, в составе которого Нормандия остается инкорпорированной, достаточно очевидны: она замыкает норманнов в четко очерченные границы, ставит их вождя (отныне герцога Нормандии) в состояние вассальной зависимости по отношению к королевской власти и сопровождается принятием христианства северными разбойниками. Целая эпоха, наполненная набегами, грабежами, массовыми избиениями жителей, была наконец-то завершена.

Король, несмотря на свой титул rex Francorum («король франков») и на большое число графств под его прямым господством, осуществляет всю полноту своей публичной власти, которая включает в себя в качестве основных элементов назначение и отстранение от должностей «публичных чиновников» и епископов, чеканку монеты, взимание налогов и податей, — лишь в своих личных земельных владениях (доменах), да еще на прилежащих к ним территориях, где сильно его влияние. В других же регионах — в неукрощенной и замкнутой в себе Бретани, в Гаскони, Нормандии, Фландрии и т. д. — князья, беря на себя функции публичной власти, приватизируют королевские прерогативы и административный аппарат королевства, причем в первую очередь фискальную систему. Феномен этот еще шире распространяется в X веке, который по праву мог бы быть назван «золотым временем княжеств».

К 950 году в лоне «княжества Франция» возникают новые центры власти, графства, главы которых отвергают свою изначальную зависимость и вырывают у короля признание их автономии и наследственного характера их honores — этого очень своеобразного «гонорара» в различных формах или, если угодно, почетной «заработной платы», выдавая которую, королевская власть возмещала выполнение графами общественных функций. Стоить добавить, что функции эти выполнялись графами исходя из их собственных сил и средств.