Золотое колечко на границе тьмы - Владислав Крапивин

Не думаю, что наши песенные номера отличались музыкальностью. По крайней мере, бабка Агаша сказала нам однажды на крыльце:

— Ну вот, принесла вас опять нечистая сила. Снова, небось, глотки драть будете под лестницей…

Остальные жильцы относились к нам снисходительно. Я бы сказал даже — с пониманием. И мы продолжали "драть глотки", если возникал на экране "песенный кадр…"

Стасик не обманул нас — подарил еще два куска киноленты. Один — из уморительной короткометражки "Старый двор" (там, где дворники с метлами наступают на мальчишек-футболистов), а другой — из какой-то спортивной хроники — с боксерами на ринге.

И конечно, опять мы были счастливы!

Но пора сейчас рассказать про еще один подарок Стасика. И про то, чем это кончилось.

Однажды Стасика крепко надули. Он договорился, что за сломанный немецкий фотоаппарат ему дадут часть "Веселых ребят". Ту, где музыканты в общежитии устраивают восхитительную драку.

Сделка состоялась. Но когда Стасик принес рулон домой, оказалось, что пленка с желанными кадрами лишь в самом верхнем витке. А дальше — склеенные куски с разными надписями и схемами, обрывки из каких-то технических фильмов. А была и "голая", прозрачная пленка.

Стасик горестно проклял вероломных жуликов, но выяснять и спорить не пошел. Обманщики были из блатных, связываться с такими — себе дороже.

Погоревав, Стасик отдал нам и обрывок пленки с началом драки, и весь обманный рулон. Он был размером с тарелку.

Кадрики с музыкантами Утесова мы с удовольствием посмотрели два десятка раз. А что делать с остальными лентами?

Им тоже нашлось применение.

Форик принес рулон в школу, и несколько дней мы щедро одаривали всех, кто просил, длинными кусками кинопленки. Из нее скручивали блестящие скрипучие тросточки, которыми можно было фехтовать и безболезненно лупить друг друга по макушкам. Но самое главное — из пленки получались отличные щелкунчики.

Кусочек целлулоидной ленты складывался так, что превращался в хитрую штучку с треугольными лапками и плоским брюшком. Давишь такой игрушкой о парту, лапки поджимаются, и брюшко — щелк!

Раз — щелк, два — щелк, а потом сухая рассыпчатая морзянка. И сразу не разберешь, откуда она: щелкунчик-то крошечный, в пальцах почти не виден.

Надо ли говорить, что скоро трескучая эпидемия сотрясала школу, как тропическая малярия!

Заразу следовало пресечь, а для этого — выявить ее источник. Преисполненной педагогических навыков Зинаиде Прохоровне такая задача показалась нехитрой.

— Кочнев! Это твоих рук дело?!

— Ну чё Кочнев! — в искреннем возмущении зашелся Кочан. — Чё снова Кочнев! Никогда ничё не докажете и сразу на Кочнева! Это опять ваш помзахвост на меня наклепал, я его зашибу из-за угла когда-нибудь!..

— Кочнев, марш из класса! И без отца в школу не являйся!

— Ну и не явлюсь! Пожалуйста! А у вас все равно никаких доказательств нету, всегда бочку катите сослепу…

— Марш, я сказала! Наворовал у отца фотопленок да еще отпирается!

Ну, что было делать? Кочан, он, конечно, тот еще фрукт, но ведь сейчас-то не виноват!

Форик устало, даже со скрипом, встал за своей партой. Я, с самым пакостным ощущением в душе, тоже стал подниматься. Думаю, что и верный Чижик поступил бы так же, но, к счастью, он сидел дома с простуженным горлом, это с ним случалось частенько.

Форик мне за спиной показал кулак — украдкой, но решительно: не встревай, мол. И сообщил небрежно:

— Зинаида Прохоровна, да Кочнев правда не при— чем. Это я кинопленку принес.

— Перестань болтать! Дурацкое геройство! Зачем ты выгораживаешь этого хулигана? Ему место в милиции!

— Ну чё опять "в милиции-то"?! — снова заголосил Кочан. — Ничего не доказали и скорее "в милиции"!

Под эти вопли Форик деловито достал рулон из сумки. Отнес к учительскому столу.

— Я это на свалке в логу нашел. Берите. И все дела…

Он был тяжелый, рулон-то, мы успели раздарить не больше трети.

— Та-ак… Дина Львовна!.. Дина Львов-на-а!

Стук-стук-стук…

— Я здесь, Зинаида Прохоровна!

— Дина Львовна, возьмите э т о и немедленно вы-бросьте в уборную!

— Хорошо, Зинаида Прохоровна!

Стук-стук-стук…

Завуч уперлась в Форика твердым, как указка, взглядом.

— А ты, голубчик, не воображай, что чистосердечное признание избавит тебя от наказания!

Форик шевельнул плечами. Он и не воображал.

— Будешь сидеть после уроков два часа. И решать дополнительные задачи! И не уйдешь, пока не решишь все, что я задам! Хоть до полуночи!

После уроков Зинаида напомнила Форику, чтобы он не вздумал смазать пятки, а то хуже будет. Оставила его в пустом классе и дала лист с условиями задач.

Когда она ушла в учительскую, я снова скользнул в класс. К Форику. Он скорбно и тупо смотрел на задачи.

— Я это не решу и до утра…

— Погоди…

Я поднял с пола забытого бумажного голубя, развернул, приткнулся к Форику и на мятый листок начал «скатывать» условия задач.

— Диктуй, чтоб скорее…

Потом я схватил сумку, сдернул с крючка в раздевалке свою тужурку и помчался. Но не домой, а к Форику. Вернее, к его соседу Грише. Я был уверен, что застану там и Диночку.

И не ошибся.

Гриша и Диночка застеснялись, когда я после короткого стука влетел в комнату. Возможно, они целовались перед этим. Впрочем, Гриша тут же изобразил радостное удивление:

— А! Привет! А Трансформатор где?

Я откровенно сообщил, глядя в упор на Диночку, что "Зинаида окончательно рехнулась и решила уморить Форика задачками и держать его в школе до утра, если не решит…"

— Какой ужас! — искренне перепугалась Диночка. — Так нельзя! Я… в школу! Сейчас!..

— Лучше решите это! — я протянул бумагу.

— Давай… Ой… Я такие не помню уже когда решала… Тут, кажется, в пять действий…

Тем не менее она за пятнадцать минут справилась с задачками. Гриша торопливо разыскал ручку, чернила и лист — какую-то старую шоферскую ведомость с чистым оборотом. Диночка написала на нем решение почерком примерной ученицы.

— Вы, наверное, были в школе круглой отличницей, — не сдержал я благодарного восхищения.

— И в институте, — почему-то вздохнула Диночка.

— Спасибо, Дина Львовна! — я сунул свернутый лист в сумку и помчался в школу.

Форик сидел в пустом классе. Одинокий и покорный судьбе. Увидел меня — и покорность сменилась надеждой!