Красно-коричневый - Александр Проханов

Он не сказал, что претендует на центральную роль. Не сказал, что предстоящее назначение силовых министров касается его напрямую. Благодаря несомненным заслугам в патриотическом движении он вправе рассчитывать на один из таких постов. Он не сказал об этом и только всем своим видом, едва слышным, опадающим до шепота голосом, блеском глаз, бледным, без кровинки, лицом показал, что требует особого к себе отношения. Если этого отношения не последует, он волен встать и уйти.

– Хорошо, – сказал Ачалов, который почувствовал все это в Белом генерале, и едва заметное недовольство появилось на его багровом лице. – Теперь вы! – обратился он к Красному генералу.

Буднично, вяло, будто втягивали его в скучный, не касавшийся его разговор, генерал ответил:

– Предлагаю немедленно, будут или нет верные Конституции части, уже сейчас организовать оборону. У нас имеется десятка полтора казаков. Десятка полтора офицеров. Пришли баркашовцы, тоже десятка два. Есть народ, из которого начнем формировать Добровольческий полк. Я проверял арсеналы. К сожалению, все, чем мы располагаем, это полсотни автоматов ближнего боя. Если противник пошлет бронетехнику, штурм будет длиться минут тридцать-сорок, после чего Дом Советов будет взят. Но это не значит, что мы не должны создать оборону. Общая схема уже имеется, по каждому фасаду и подъезду отдельно. У меня все! – Сонный, уже все решивший, преодолевший все сомнения, генерал умолк. И эта простота и обыденность были важны Хлопьянову, вселяли спокойную уверенность и убежденность. Он не ошибся, связав свою судьбу с седоватым, горбоносым, похожим на усталого ястреба генералом.

– Вам слово! – Ачалов кивнул командиру ОМОНа. Тот улыбнулся и с нескрываемой радостью сильного и яростного человека, для которого кончилась пора скрываться и настала пора воевать, ответил:

– Мои люди – через реку, в гостинице «Украина». Я с ними постоянно на связи, – он показал свой мобильный радиотелефон. – Из Приднестровья движется отряд в количестве взвода. Сегодня ночью будет на месте. Предлагаю организовать разведку и скрытое патрулирование на всех маршрутах по направлению к Дому Советов. Есть соображения по оружию. Но это в рабочем порядке, – замолчал, улыбающийся, веселый, готовый сражаться.

– Что у вас, начальник штаба? – Ачалов обратился к пожилому, стриженному под бобрик полковнику, держащему ладонь на блокноте.

– Докладываю, – озабоченно отозвался штабист, заглядывая в раскрытый блокнот. – Приходят телеграммы из округов и отдельных частей, где подключены офицерские собрания. Выражают поддержку. Откликнулись офицерские собрания двух флотов, – положительно. Ведутся переговоры со штабом авиации сухопутных войск… – Штабист докладывал, а Хлопьянов представлял, как по всей стране, по гарнизонам, флотам, штабам округов и армий начинается тревожное брожение, невнятные звонки и команды, путаные директивы из Центра. Гонцы и курьеры, перехват разговоров, доклады особистов, тайные встречи офицеров. Армия, издерганная и больная, лишенная идеологии и обманутая, не знает, в какую сторону повернуть штыки, к чьим голосам прислушаться, как избежать очередной, уготованной ей ловушки.

– Как уже было здесь сказано, – продолжал полковник, – ситуация крайне затруднена отсутствием устойчивой связи. Городская связь с Генштабом и Министерством обороны прервана, а к специальной связи у нас отсюда доступа нет. Надо срочно думать, как получить доступ к спецсвязи!

– Есть план! – неожиданно прервал докладчика Офицер. – Мы должны захватить штаб Объединенного командования СНГ! Там есть узел связи! Оттуда, по спецсвязи, мы свяжемся с округами! Штаб неохраняем! Мы можем занять его в любую минуту! Вам, – он настойчиво, почти приказывая, обратился к Ачалову, – вам следует переехать туда и в качестве министра обороны обзвонить все округа и части! Операция по захвату штаба разработана! Я готов приступить к исполнению!

– Отставить! – зло перебил Ачалов, мгновенно наливаясь тяжелым, с медным отливом, гневом. – Без моего приказа никаких действий не предпринимать!.. Никакой, черт возьми, самодеятельности!..

Офицер обиженно, зло замолчал. Малиновые пятна побежали по его лицу, шее, спустились вниз за воротник. Ожоги обиды и оскорбленной гордыни.

– Заканчиваем, – сказал Ачалов. – Я всех выслушал. Хочу спросить, понимаете ли до конца, на что идем? Все речи, все митинги кончены. Скоро здесь начнут головы отлетать! Сейчас решайте, остаетесь со мной, до последнего, или у кого семья, дети, другие обстоятельства, те могут уйти.

Поочередно, медленно, испытующим взором он оглядывал всех. Каждый, кто встречался с его вопрошающим взглядом, выдерживал его, едва заметно кивал. Хлопьянов одно мгновение смотрел в угрюмо-тревожные глаза Ачалова, читая в них: «А ты?… Не уйдешь?… Не продашь?…» Молча, одними зрачками, ответил: «Не уйду… Не предам…»

– Ну что ж, товарищи офицеры и генералы, – Ачалов распрямился и облегченно выдохнул. Его могучее тело, привыкшее к броскам, к ударам, к прыжкам с парашютом, умягчилось, расслабилось, словно он отстегнул постромки. – Вечером снова сойдемся. Обсудим, что сделано для поддержания обороны. А сейчас маленький вам подарок!..

Он обернулся к своему ординарцу, присевшему поодаль, у дверей:

– Принеси гостинец!

Тот скользнул в соседнюю комнату и вынес тяжелый, оттягивающий руки рюкзак.

– Давай сюда! – Ачалов перехватил мешок, тяжело брякнул его на стол. Расшнуровал и стал извлекать оттуда крупные золотисто-розовые яблоки. Одаривал каждого. И все, удивленные, улыбаясь, принимали в руки по огромному яблоку. Хлопьянов чувствовал горячими ладонями прохладу плода, нежный аромат, исходящий от глянцевитой румяной сферы, от смуглого черенка с остатками засохшего листа.

– Угощайтесь! – говорил Ачалов, вонзая в сочное яблоко крепкие зубы. И все ели, хрустели, вкушали сладостных осенних плодов, наслаждаясь ароматами невидимого райского сада.

Покидали солнечный кабинет с видом на блестящую реку, на золотистые туманные дали, в которых, как сквозь голубоватую дымку, виднелись церкви, шпили, белые дымы. Москва в сентябрьском солнце казалась золотым спелым яблоком, и ее хотелось взять в руки, прикоснуться губами.

В коридоре Хлопьянов остановил Красного генерала:

– Прошу разрешение на рекогносцировку, – он показал генералу карточку, выданную ему Каретным. – Вечером, если будет ваше «добро», я могу доложить обстановку.

– Даю добро. Всю информацию только мне! Пока нет единого штаба, нет разведки и контрразведки, всю добытую информацию – мне лично! – генерал ушел по коридору, в золотисто-красноватую глубину, а Хлопьянов, прочитав на визитке адрес и размашистую роспись Каретного, заторопился наружу, в толпу, в разливы песен и музыки.

Медовый вкус яблока на губах. Черные мокрые семечки на ладони. Сжимая в кулаке сердечки семечек, Хлопьянов пробирался сквозь красные знамена, блеск икон, казачьи кресты, баркашовские возгласы: «Слава России!». Отъехал на метро в центр города, по адресу, начертанному на визитке Каретного.