Великий Тёс - Олег Слободчиков

— А мы теперь на Лене! — сказал, оглядывая молодых казаков. — Все трое братьев! Нас Курбатка прислал в Енисейский вестовыми, — кивнул на Антипа, переминавшегося с ноги на ногу в стороне от стругов. — Надо возвращаться. Вдвоем — не с руки. С Васькой Колесниковым не пойдем: перегрыземся с ним при его атаманстве. Хочу с тобой идти. И купцы просятся заодно.

— Кто такие? — коротко спросил Иван.

— Тобольские гости Севиров с Поповым. Федотка Попов тебя знает. Говорит, с братом твоим промышлял. Товаров у них на полторы тысячи. А в Енисейском торговать не хотят. На Лене им прибыльней.

— Помогайте тогда! — указал на костры Похабов.

В тот же день в Енисейский острог вышли из тайги братья Ермолины. Десятины они не дали, да и подати не оплатили, объявив себя нищими. Так оно и было, потому что братья шлялись возле острога трезвые, голодные, злые, выискивали, как заработать пропитание.

Взглянул на них Иван и впервые после возвращения из слободы захохотал:

— Никак бить меня идете?

— За что бить? — смущенно поддернул ветхие кожаные штаны Бугор. — Обнять хотим по старой дружбе!

С печалью отметил про себя Иван, что оба брата постарели, а богатств, за которыми гонялись с молодых лет, так и не нажили.

— В казаки поверстаться желаете? — спросил смешливо и жалостливо.

— Живот подопрет — и воле не рад! — уклончиво ответил Василий. Илейка за его плечом стоял потупясь. — Сказывают, тебе людей не хватает? Может, возьмешь, былого зла не помня. Погрешили перед тобой тогда. Бог наказал. У атамана Копылова потом хлебнули лиха. Бурлачить согласны, ясак собирать, воевать. Лишь бы не строить остроги. Настроились! — Бугор полоснул себя по горлу ребром ладони. — Сказывают, тебя для прииску новых землиц посылают. Мы с братом до Ламы ходили и дальше, в Мунгалы.

— А куда не ходили, про то слыхали! — робко добавил Илейка.

— Возьму! — согласился Иван. — Какие ни есть смутьяны, а известные. Этих совсем не знаю, — кивнул на конопативших струги казаков. — Жрать, поди, хотите?

— Давно хотим! — Бугор осклабил воспаленные десны. Доброй четверти зубов во рту не было. — Только не рыбу и не мясо!

— Десяток доброхотов наберете? — спросил Иван.

Василий с сомнением покачал головой:

— Пятерых приведу и поручную за них дам.

Василий Колесников с сотней ушел вперед. По обычаю его отряд проводили всем острогом. Про Пелагию никто ничего не знал, и дочь не давала никаких вестей. Иван Похабов озлился на всех, и на скитниц тоже. До выхода его отряда оставались последние дни, а он бегал от церкви к скитникам и пытался узнать, где Меченка. Как назло, никто из монахинь на людях не показывался, а вкладчицы, завидев его, разбегались. Наконец-таки он поймал инокиню Стефанию, но, сколько ни бился, она только открещивалась да отворачивалась.

Иван и вовсе разъярился, побежал к игуменье Параскеве. На его оклик она не вышла, но из келий повыскакивали полдюжины старух, кто с батогом, кто с клюкой. С криками, с приговорами, с молитвами стали отгонять сына боярского от обители, как набредшего медведя.

— Вы что, бабки? Ополоумели? Очумели? — взревел Похабов, отбиваясь от батогов. Крикнул в голос: — Матушка Параскева! Покажи жену венчанную! Если пострижена — отступлюсь! Нет — пусть сама скажет, чтобы я ушел!

Слушать его никто не хотел. Раз и другой он окликнул Меченку. И вдруг, чуть ли не из подземелья, услышал ее голос. Кинулся на него, выломал ветхую дверь в келейку и увидел Пелагию: страшную, согнутую в дугу старуху. Истончавшие кисти рук и черные ступни торчали из деревянной колодки.

— Иванушка! — заголосила она, заливаясь слезами. — Не бросай, христа ради!

Он вытолкал из келейки скитниц, заперся, изрубил саблей колодку. Дверь за его спиной ходила ходуном. Похабов, как мешок, забросил на плечо бессильную, исхудавшую послушницу, вырвался из кельи. Перед ним, впереди всех старух, стояла разъяренная игуменья в черной скуфье. Глаза ее горели. Своим телом она загораживала проход.

Похабов никогда не видел у Параскевы такого лица, а увидев, разъярился пуще прежнего и двинулся напролом. Кто-то драл его за бороду, хватался за кафтан и волокся по земле. Кто-то цеплялся за бессильно повизгивавшую Меченку. Пробился-таки сын боярский за болото.

Вслед ему понеслись проклятья и угрозы. Он не отвечал. Поставил на ноги исцарапанную, растрепанную Пелагию.

— Куда тебя? — спросил неприязненно.

— Не знаю! — содрогаясь всем телом, бывшая жена неловко смахивала волосы с лица.

— Не к Савине же! — жестко крикнул он. — И не к Савоське! — выругался сплюнув. И так как Пелагия ничего не могла ответить, заявил: — К Тереху, в острог отведу. Тренчиха, как ни зла на тебя, а пожалеет! Не выдаст!

Он повел ее другой стороной от посада, под стеной, по яру. Калитка была не заперта. Старый воротник, в тулупе до пят, дремал, привалившись спиной к стене проездной башни. Открыл сонные глаза, узнал Ивана, равнодушно окинул взглядом женщину, впустил их и снова задремал.

— Прими, христа ради! — поклонился Иван Тренчихе, высунувшейся из оконца, и подтолкнул бывшую жену к двери тесной острожной избы. Буркнул вслед: — Сами разбирайтесь, кто что на кого доносил!

С облегченной душой Похабов зашагал к михалевскому дому. Солнце клонилось к закату. Посадские люди накрепко запирали ворота и спускали с цепей собак. Гулящих и промышленных прибывало с каждым часом.

Струги были готовы к выходу. Стараниями казачьего головы отряд получил десять новых мушкетов вместо старых, разбитых пищалей. Боевой и съестной припасы были отсчитаны и положены особо. Купцы со своими работными людьми уже дожидались выхода. Поторопить бы подьячего да уйти поскорей от всех бед и склок! Но нельзя было обидеть крестника с Настеной.

Похабов объявил выход после Иоанна Богослова пшеничника. Он принял крестоцелование от служилых, ссыльных и охочих, вышел из церкви, и тут его окликнул стрелец старой тобольской сотни Алешка Олень.

— Чего тебе? — спросил Иван, задирая голову к шатровой крыше караульной башни.

— Иди, говорю, ближе! — с видом заговорщика Олень склонился с башни. — Пелашка твоя там! — просипел, указывая рукой под себя и вбок, где была врублена в стену новая тюрьма.

— Чего? — вскрикнул Похабов и в несколько прыжков влетел на смотровую башню.

— Он что удумал, этот наш новый воевода? — двинулся на него Алешка с перекошенным от злобы лицом. — Он нами, старыми казаками, пренебрегает? Зря! Зря! Мы и воевод, бывало, пороли!

— Что Пелашка? — тряхнул его Иван.

— Воевода велел забрать ее от Тренчихи и посадить в тюрьму на цепь! — Олень оскалил щербины в бороде. — Нами пренебрегать, — ударил себя кулаком в грудь.

— Открой тюрьму! — приказал Похабов.

— Сам открой! — опасливо оглянулся по сторонам бекетовский стрелец. — Отбери у меня пищаль, свяжи руки и открой! — повесил ружье под самую кровлю из дранья, обхватил столб, подставив ладони. — Буду стоять. Издали не поймут, что связан.