"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

В кузов грузовика его затягивали в четыре руки, и еще четыре подталкивали в задницу, поэтому он взлетел ласточкой. Стукнувшись, разумеется, раной обо все возможные препятствия и заматерившись через рычание. Он еще не успел подняться с колен и сесть на лавку, когда прямо на спину ему закинули следующего, а за ним еще. Куча-мала была как в детстве, только боль была недетская. И еще было реально страшно: надрывающиеся собаки создавали к происходящему такой фон, какого не оформит ни один режиссер.

– Давай, боец, давай. Держись за меня.

Крепкий мужик с выбитым глазом. Глазница ничем не закрыта, и срастающиеся между собой обрывки век выглядят впечатляюще.

– Спасибо, браток.

– Моряк?

– Да. Как узнал?

Тот только фыркнул. По лавке их сдвигали все дальше в глубину кузова, пока сидеть стало совсем уж невозможно.

– Какой флот?

– Был Балтийский…

– А-а… Давно?

– Недели три-четыре.

– Угу. Слышал новости?

– Которые?

– Свеженькие. Про Обаму, мать его.

Конвой захлопнул задний борт, в кузов вскочили двое с короткими автоматами, пинками освободили себе места на крайних лавках. Несколько пленных повалились в проходы, и у Николая на секунду остановилось сердце: вот сейчас конвоиры откроют огонь. Нет, обошлось.

– Не слышал. Газет сегодня не завозили. А что там?

Вокруг было сплошное гулкое бормотание, и Николаю сначала показалось, что он не расслышал. Потом, что он расслышал неправильно.

– К чему, к чему призвал? Еще раз… Я, признаться… Мне еще весной по башке дало. Смешно сказать, пулей – шлем не пробила, но… Еще раз?

– «Призвал Россию проявить добрую волю и прекратить агрессию против Европы, пока конфликт не зашел слишком далеко», – очень отчетливо повторил одноглазый офицер.

– Врешь. Где слыхал? – спросил Николай совершенно без паузы.

– Радио. Ихнее, конечно.

– Врут. А «слишком далеко» – это как?

– А это про намек Лосева о соблазне использовать, наконец, ТЯО[49] на южном театре. Там проблемы. Блин, даже этих давим, а турки как рогом уперлись, держат свой фронт. Прямо уважение вызывает.

– Угу. Уважение. Пока деревуху какую-нить не отобьешь от них, – отметил человек, сидящий прямо напротив. У этого был ожог на пол-лица и деформированные губы не давали ему говорить внятно.

– А ты с юга?

– Был с юга. Сентябрь. Тогда как раз отбивать начали.

Колонна набрала скорость, и грузовик качало на заснеженной дороге так, что говорить стало почти невозможно. Ветер с растворенными в нем снежинками лез через многочисленные дыры в тенте прямо в душу. Половина пленных тут же начала надрывно кашлять, толкаясь в соседей локтями. Так прошло минут пять, и только после этого все как-то успокоились или приноровились.

– Станция. Грузить будут.

Вот так вот и началось это путешествие. Разительно отличающееся от того, с чем ассоциируется железная дорога у людей его возраста. От кроссвордов, часов чтения лежа и смотрения в окошко, наконец. Жареной курицы, пива и помидоров с огурцами тоже не было. Был невыносимый холод, умирающие люди. Охрана, готовая в любую секунду сорваться и убить. И непрерывное ощущение злой обиды. И вот теперь оно кончилось. Теперь будет что-то другое.

Дурные предчувствия Николай попытался засунуть как можно поглубже, но получалось плохо. Впрочем, дорога хоть как-то отвлекала. Пока дорога не кончилась, что-то еще оставалось впереди. Была надежда, что по составу долбанет лихая пара бомбардировщиков, и уцелевшие пленные могут попытаться под шумок проверить вагон на прочность. Была надежда, что какой-нибудь прорыв окажется совсем уж фантастически успешным, и перевозка пленных станет для врага ненужным баловством на фоне острейшего дефицита транспорта под переброску техники, людей и доставку боеприпасов. Вроде бы их везли не особо на запад, скорее на юг. Все это было фантазиями, конечно. Почти детскими. О них неловко было думать даже самому.

– Лают.

– Еще бы.

Они слушали происходящее снаружи, будто из склепа. Духота и холод – даже странно, как это сочеталось. Сорок человек на камеру, рассчитанную наверняка человек на пятнадцать максимум. Несколько умерших не изменили в этом соотношении ничего.

– Минут сорок стоим.

– Да, пожалуй.

Огромный состав, почти двести человек на вагон. Понятно, что дело не быстрое. И что, как в старом анекдоте, «а мы и не торопимся». Лай собак и гавкающие выкрики людей долго держались на одном и том же месте, потом рывком приблизились и снова застыли. Судя по всему, выгрузку проводили из нескольких вагонов зараз. Бог знает, сколько это еще займет. Сорок минут – это ни о чем.

Потом удар металлом по металлу, очередной долгий лязг и неровный стук – откатили раздвижную дверь. Сразу стало еще холоднее, но хоть как-то дохнуло живым воздухом, а не закостеневшим запахом старого пота, мочи и дерьма.

«Да, – довольно отчетливо сказали прямо за дверью камеры, – да». Однако кроме этого одного пугающего слова он ничего не разобрал, хотя слушал напряженно. Только тарабарщина. Но конвой не из полицаев, уже везение. Что же это все-таки за язык? Чуть похож, может быть, на итальянский, но в итальянском точно нет слова «да».

– Первая камера, приготовиться на выход! Приготовиться, я сказал, обезьяны тупые! Встали быстро, по одному, в затылок! Обе руки на макушки себе! Обе, уроды!

Да, этот русский язык знает совершенно свободно. Темноволосый, темноусый, высокий. На груди американская М-15. Флажка на плече не видно: ни цветного, ни защитного цвета. Знаки различия – совершенно незнакомые.

– Ждать моей команды! Один пошел, другой готовится! Шаг вправо, шаг влево – и сразу стреляем. Всем приготовиться! Ты первый! Ты, я сказал! Ты второй!

Николай столкнулся с кричащим глазами. Он знал, что этого нельзя делать, но не смог удержаться. Глаза были темными и ничего не выражали. Как у акулы. За его спиной маячил еще один боец, такого же телосложения, так же вооруженный. Молчащий. В узком коридоре чувствовалось присутствие еще нескольких. Их камера в вагоне первая, остальные могут послушать, приготовиться. Впрочем, все знакомо. Загружали их несколько дней назад почти так же. «Сороковой пошел… Сорок первый пошел… Сорок второй пошел…» Мощное «гав-гав» с двух сторон, удары дубинками по бедрам и спине, повелительные команды. Коридор между линиями вооруженного оцепления, упирающийся в корму здоровенной многоосной фуры. Снег и ветер со всех сторон, снег в лицо. Очередной нырок головой вперед, очередной удар железом по ране. Было бы даже смешно от такого déjà vu, если бы не было, черт побери, так мучительно больно.