Танец Арлекина - Том Арден

Однако пауза была короткой.

Из густой листвы вынырнул сержант Банч. И тут же остолбенел при виде представшего перед ним зрелища. Готовые сорваться слова замерли у него на губах. Глаза он выпучил так, что казалось, они вот-вот выскочат из орбит.

Командор проревел:

— В чем дело, сержант?

— Г-господин к-командор! — сержант вздрогнул и стал по стойке «смирно». — М-мятеж п-подавлен.

— Подавлен?

— Трое моих людей р-ранено, один у-ушиблен к-кирпичом.

— А ваганский сброд?

Как ни силился сержант смотреть в глаза начальнику, глаза его упрямо косили в середину комнаты. Впоследствии он долго силился понять, что же там произошло. Тогда он как бы на миг перестал существовать как воин. Когда он был маленький, его мать как-то взяла его с собой в паломничество к Великому Оракулу, где статуя леди Имагенты плакала настоящими слезами. С тех пор не было в его жизни мгновения, чтобы он, жирный сержант, привыкший к раз и навсегда определенному уставом порядку вещей, вдруг перестал владеть собой.

Но он все же постарался взять себя в руки.

— Мы… изловили несколько ваганов, господин командор. И двух крестьян, которые шв-вырялись к-камнями, и… — Сержант запнулся. Взгляд его снова стал блуждающим.

Командор шагнул к нему. Нет, он почти бросился к сержанту. Он шел, забыв о трости. Еще мгновение — и он бы занес её над головой тупого сержанта.

— Да что с тобой, дубина? — рявкнул он. — А остальные ваганы? Вы их окружили?

Сержант прошептал:

— Г-господин к-командор, н-некоторым удалось скрыться в ле-лесу.

Трость ударила.

— Значит, ты идиот, Банч! Будет расследование, понял? Ты руководил сегодняшней операцией — значит ты и будешь отвечать за все, что тут произошло! Понял ты или нет? Наше положение здесь зависит от того, держим мы этих дикарей в узде или нет. И если ты не можешь их держать в узде, значит, грош тебе цена как командиру. Убирайся с глаз моих! Приказ: изловить всех ваганов до единого и убивать на месте, без суда и следствия. Понял?

— Есть, командор!

Командор развернулся, пылая гневом. В нем словно проснулись какие-то давно дремавшие чувства. Очнувшись словно от летаргического сна, он снова стал былым героем, зловещим духом Осады. А Сайлас Вольверон при звуке этого беспощадного, жестокого голоса вдруг понял, что вновь стоит перед своим истязателем.

Слепец выронил посох и опустился на колени, молясь о спасении жизни дочери. Все замерли, потрясенные этим зрелищем. Никто не ожидал, что так унизят старика отшельника. Почему-то упавший на колени бывший ирионский проповедник стал удивительно похож на вагана. То ли из-за дикости этой позы, то ли из-за унижения. Вероятно даже, что он упал на колени, не умоляя о пощаде, его просто сковала по рукам и ногам тоска. Капюшон упал с его головы.

Эй Фиваль снял перчатку с левой руки и изучал аккуратно подстриженные ногти. Заняться ему было положительно нечем. Он уже продумал содержание речи, которую, как он был уверен, ему вскоре придется произнести. Он будет бичевать преступление мальчишки.

Нагота. Вот что станет краеугольным камнем его речи.

Бесстыдство похоти.

Капеллан позволил себе бросить взгляд на юношу. Зрелище доставило ему некоторое эстетическое удовольствие, однако он быстро отвел глаза. В делах такого сорта самое лучшее — равнодушие, это капеллан давно уже уяснил для себя.

О, хоть бы только этот старый ваган замолчал! Его вульгарность поистине отвратительна!

— В какое же чудовище ты превратился, Сайлас Вольверон! — прогремел командор, надменно встав над коленопреклоненным Сайласом. — Или лучше было бы назвать тебя «Безглазым Сайласом»?

Он оглянулся. Гвардейцы послушно прищелкнули каблуками.

— Увы, несчастный, тебе всегда была свойственна дерзость и гордыня, и потому ты недооцениваешь справедливости, милосердия, сострадания и снисходительности моего правления. Будь я тем чудищем, каким ты себе меня представлял, разве ты смог бы беспечно наслаждаться все эти двадцать лет своей бесполезной жизни, хранимый заботами своей дочки? Нет! О, злобный, бессердечный предатель! Какими еще отвратительными чертами ты дерзнешь меня наделить? Как ты только мог допустить мысль о том, что я отправляю на эшафот несчастную глупую девчонку? Девчонку испорченную, не отрицаю, но кто больше всех повинен в её порочности, как не ты? О, ради бога Агониса, несчастный! За кого ты меня принимаешь?

Командор щелкнул пальцами. Вперед шагнул гвардеец и ударил Сайласа Вольверона по затылку.

Сердце Умбекки Ренч взволнованно билось.

А сердце Джема наполнилось яростью. Он бросился к командору. Сжал его горло. Если бы ему дали убить Вильдропа голыми руками, Джем бы сделал это, не задумываясь.

— Остановите его! Остановите! — взвизгнула Умбекка.

Ее призыв был исполнен мгновенно, и подскочивший гвардеец — тот самый, который ударил Сайласа Вольверона, — быстро оттащил Джема. Джем царапался, извивался, пытался вырваться.

— Мальчишка обезумел! — прохрипел командор, пошатнувшись. Он, побагровев, держался за шею. Казалось, его сейчас стошнит. Утробным голосом он возгласил: — Ты что, щенок, потерял рассудок? Ты соображаешь, что делаешь? Слушай, щенок, если ты владеешь мерзопакостным ваганским колдовством, так лучше исчезни сейчас же! Чего ты там еще вытворил, я не знаю, но одного этого достаточно, чтобы отправить тебя на виселицу! Увести его!

— Нет! — дико закричала Умбекка.

Но командор её не слышал. Он стоял, тяжело дыша, упершись кулаками в крышку письменного стола — громадный раненый зверь. Он скрипнул зубами.

— Оливиан! — Умбекка уже была рядом с ним.

— Я возьму это на себя, отец! — послышался вдруг голос, от звука которого Джем вздрогнул и задохнулся. Охранник держал его так крепко, что юноша лишь с большим трудом повернул голову и увидел того, кто вошел в круг и сейчас осторожно обходил груду битого стекла. Синий мундир облегал мощную, мускулистую грудь. Поверх белой повязки струились рыжие локоны.

Полтисс Вильдроп подошел к Джему вплотную. Презрительно скривившись, смерил обнаженного юношу взглядом с головы до ног.

— Принесите ему что-нибудь прикрыться. Довольно нам лицезреть его мерзкое тело. Хватит с нас его мерзких поступков.

— Полтисс, — сквозь сжатые зубы проговорил командор. — Пойди ляг, ты себя плохо чувствуешь. Ты нездоров.

— Ты тоже, отец. Но боюсь, что ты вряд ли поправишься. А вот я скоро поправлюсь — но не благодаря этому парню. О, как он размахнулся своими костылями! Какое было зрелище! Будь у него силенок побольше, я бы сейчас тут не стоял. Он хотел меня убить — в этом можно не сомневаться. Однако мне показалось, что, вложив все силы в первый удар, второй он адресовал не столько моей голове, сколько могильной плите шлюхи Эйн Ренч — и, пожалуй, это справедливо. Эйн Ренч есть за что ответить, насколько я понимаю. Можно даже сказать, что это с нее началась цепь ужасных событий, которая и привела мальчишку к тому, что он пытался свершить столь смешное отмщение.