Танец Арлекина - Том Арден

Некоторые говорили, будто бы бунт начали приговоренные к казни. Пятерых ваганов держали до казни в палатке около эшафота. Видимо, нужно было получше за ними следить. Некоторые вообще говорили, что один из синемундирников уснул. Позднее дело должно быть расследовано со всей придирчивостью. Как уж это могло случиться — этого никто не понимал, но выходило так, будто один из приговоренных взял да и снял с себя цепи, после чего быстро освободил остальных. А потом эти пятеро — «Пятеро из Ириона», так их будут звать в будущем — выбрались из палатки и за считанные мгновения обезоружили охранников.

Вроде бы от «пятерых» тогда исходила какая-то странная сила. Позже кое-кто утверждал, что от них вроде бы даже исходило какое-то лиловое сияние, но что это мог быть за свет — этого очевидцы объяснить не могли.

Такова была одна из версий о том, как начался мятеж. Другие рассказывали о шайках ваганов, которые под вечер собрались вокруг лужайки. Вскоре туда прибыли все ваганы из табора. Деревенские жители волновались, волновались и синемундирники. Такого оборота дел никто не ожидал. Ваганы никогда не приходили смотреть на казни. Но с другой стороны, до комендантского часа оставалось еще порядочно времени. «Они же не делали ничего предосудительного», — бубнил потом сержант Банч. Но это не могло служить оправданием. В конце концов, если разобраться, ваганы и раньше ничего предосудительного не делали.

Банч выкручивался, как мог. Он твердил, что даже с небом в тот день творилось неизвестно что. Было серое небо — вдруг стало белое. И с деревьев лило как из ведра, и эшафот весь залило. Ну, прямо как будто нарочно!

Ваганы молча смотрели.

По их лицам ни о чем нельзя было догадаться.

А потом они начали петь. Казалось, все они охвачены какой-то странной магией. Казалось, они поют даже без особого желания. Они пели не знакомые всем веселые ярмарочные песенки. Нет, они завели печальные песнопения, какие-то тоскливые речитативы.

Поначалу пели робко и умолкали всякий раз, когда поблизости оказывался гвардеец. Но скоро синемундирники разнервничались. Некоторые из них впоследствии утверждали, что это было невыносимо. Наверное, именно поэтому один солдат вдруг ударил старуху ваганку, с губ которой все же сорвалась строка песни.

Ясное дело, солдат просто перенервничал. Бывало такое и раньше, но раньше его бы никто за такое не осудил. Старуху вообще могли забить насмерть за такую наглость. Другие синемундирники просто отвернулись бы, сделав вид, что ничего не заметили.

А ваганы бы в страхе попятились.

Но в тот день все вышло по-другому.

Старуха ваганка ударила солдата в ответ, и ударила сильно.

Лужайка огласилась диким гомоном. Синемундирники не смогли сдержать народ.

Ваганы хлынули к эшафоту.

К ним присоединились местные жители.

Плез Морвен тупо смотрел на начавшуюся неразбериху. Он дрожал, он чуть не выронил мушкет. Из его разбитой верхней губы текла кровь.

Почему это вдруг он ударил старуху ваганку?

— Эй, ты! Не стой! Двигай ногами! — рявкнул сержант Банч.

Буквально за несколько мгновений до этого Умбекка явилась к командору Вильдропу.

Впоследствии она с содроганием вспоминала о том, как умело он подавил вспышку мятежа ваганов. Подумать только — ведь она могла попасть в лапы мятежников! В то время когда Умбекка ехала вокруг лужайки в карете с гербом синемундирников, там все еще было спокойно. Глядя в окошко, она восторгалась царившим на лужайке порядком: готовые к казни виселицы, стройные шеренги солдат, мерный бой барабанов. Даже крестьяне показались Умбекке торжественными, на их лицах читалась преданность высшей цели. Умбекка отметила, что грядущее зрелище не вызывало у крестьян вульгарных насмешек. А некоторые даже позаботились о том, чтобы выглядеть поприличнее: у одного белел на шее свежий платок, у другой красовался на голове новый чепчик, у третьей топорщилась старательно накрахмаленная юбка, у четвертой — наколка. Если уж чернь заботилась о своем внешнем виде, значит, дела в королевстве и вправду шли на лад.

Милый Оливиан! Его стараниями жизнь у всех стала лучше!

Умбекка прежде на казнях не присутствовала, потому и не знала, что ваганы на судилища раньше не приходили. Сегодня же она отметила, что они против обыкновения сдержанны и стоят на самом краю, где им, на её взгляд, и было место.

Жаль только, что зарядил дождь.

А потом карета проехала мимо кладбищенской стены, и Умбекка увидела жуткие руины храма — зияющие провалы, растрескавшиеся обломки напоминали открытую рану. Все приятные раздумья как ветром сдуло. Ее охватила тоска — такая тоска, что она даже не обрадовалась, когда молодой красавец гвардеец подал ей руку и помог выйти из кареты.

— Мне нужно срочно повидаться с командором, — вот все, что сказала Умбекка.

Командор Вильдроп сидел в Стеклянной комнате за громадным письменном столом, напоминавшим баррикаду. Откинувшись на спинку кресла и попыхивая сигарой, он, видимо, смотрел на потолок, наблюдая за дождевыми каплями и странно переменившим цвет небом.

Но глаза его были скрыты непроницаемой маской, и на самом деле командор не видел ничего, кроме темноты.

— Вы готовы, капеллан?

— Готов, господин командор.

— «Жители Ириона». А может, лучше написать «Жители Тарна»? — ладно, как хотите. «Сегодня я говорю с вами о любви и милосердии бога Агониса. Я говорю от имени обладающего всей полнотой священной власти нашего замечательного командора», — ну и так далее.

Итак: «С самого начала нашего правления в Ирионе мы, представители объединенного правительства Тарна, защищающего принципы царствования наделенного божественной законной властью его императорского величества, короля Эджарда Синего» — и так далее, и так далее… «пытались всеми силами насаждать примеры справедливости, снисходительности, милосердия и здравого смысла, которые бы воссияли, словно маяк для всей провинции, озарили все темные углы, все логова, где еще могло притаиться Зло, и все приюты несправедливости, озарили бы даже… даже…»

— Ваганов, господин командор?

— Я как раз к этому и веду. Я хотел сказать о зензанцах.

— Тогда, может быть, сформулировать так: «порочные обиталища зензанцев»? Мне кажется, это будет неплохо.

— Гм.

Капеллан сидел на стуле, обитом синим ситцем, положив ногу на ногу. Перо его быстро порхало по листу бумаги. Изредка капеллан склонялся к столу и опускал перо в чернильницу. Стороннему наблюдателю, однако, показалось бы, что Эй Фиваль пишет гораздо меньше слов, чем их произносит командор.

Но это было не так. Капеллан просто-напросто придумал собственную систему скорописи. Разработал он её в период активного общения с дамами из агондонского высшего света. Дабы не забыть о пожеланиях той или иной дамы, капеллан взял за правило, возвращаясь домой из гостиной леди А, ну, или, скажем, из будуара леди Б, самым старательным образом записывать все, что ему поверяли. Ведь у леди А, в конце концов, такая плохая память, а леди Б… леди Б такая занятная женщина. Никто не знал, но вдруг ей придется напомнить о том, другом или третьем.