Приют героев - Генри Лайон Олди

– Сам иди, – дух сделал неприличный жест. – Однажды к учителю фехтования пришел сельский дурачок и принес коромысло…

Болиголов тихо зверел: от назойливости духа и собственных чувств. Ненависть никуда не исчезла, но ее острие, как лезвие кинжала, за который борются двое противников, с убийственной верностью поворачивалось, грозя пронзить грудь Климента.

Через полгода явились два знакомых вигила. Собщили: Мария взята под опеку Месропом Сэркисом, казенным товарищем одного из заседателей Трибунала. Поселившись в имении Наны Сэркис, месяц назад она благополучно разрешилась от бремени.

Мальчика назвали Кристофером.

На сей раз Климент мог бы сам объяснить вигилам, что это значит. Но не стал. Сидел на топчане, сверлил взглядом эмалевую стену. Видел в стене Марию, семижды опечатанную – запаянную колбу-самогрейку с едким ацидом внутри. Печати не дают тратить ману, испарять излишки смертоносного ацида, но пропускают внутрь новые порции маны внешней. Копить ману для любого чародея – как дышать. В итоге давление растет, жар пышет, и если в стенках сыщется малейший изъян…

Порвет в клочья.

Болиголов верил: трибунальцы старались на совесть. Печати держат крепко. "Два "Т" не могли знать лишь об одном: диббук Марии, душа маленькой девочки, оттеснив старшую личность, способна лишать силы цепные заклятья. Он, тщеславный гордец, лично разработал эту методику; он, упрямый болван, мучил спутницу, сковывая по десять раз на дню… Роды, по замыслу Климента, должны были инициировать уникальный талант диббука. А в период беременности талант дремал, и его проглядели умельцы Трибунала.

Выйди диббук на волю, освободись хоть на миг…

Сказать проклятым вигам? Марию тогда, скорее всего, убьют. При взрывном неуправляемом выбросе маны пострадает не только она. Единственный шанс выжить для молодой матери: держать диббука в узде. Вечно. Климент учил ее этому. Но хранить контроль ежеминутно, ежечасно, во сне, здоровая и больная, всю оставшуюся жизнь… Твоя гордыня, боевой маг, слепой твой азарт и глухое самолюбие – ее терпение и приговор.

Не Тихий Трибунал.

Ты.

– Такие, как я, не должны жить, – медленно произнес Климент Болиголов, пробуя на вкус каждое слово. Вышло безвкусно, словно выдохшийся яд, и он повторил:

– Нет, не должны.

– В точку, брат! – соткавшись из воздуха, дух присел на топчан рядом. – Таких, как мы – давить. Без суда и следствия.

– Ты и без суда давно сдох, – обычное раздражение сейчас отступило, подавленное страшной новостью. Хотелось поговорить с живой душой. А хоть бы и с неживой – отвечает, и ладно…

– Сдох, – покладисто согласился дух. – Да вот беда: у меня – три пожизненных. Одно со смертью зачли. Осталось два. А ты, я смотрю, вешаться собрался? Справедливость удавкой восстанавливать? Легких путей ищешь, Климушка?

– Иди ты…

– Нет уж, братец. Это ты иди…

Три месяца спустя арестанта Климента Болиголова развоплотила охрана тюрьмы при попытке к бегству. От заключенного остался пепел, который развеяли по ветру над морем. Стражей-протекторов за бдительность наградили прибавкой к жалованью. А еще через две недели в Бадандене, в скромной конторе по найму лошадей и дилижансов, объявился невзрачный господин средних лет, одетый дешево, но опрятно. Он спросил хозяина: мол, привез для него письмо от кузины Лилиан. Хозяином по бумагам числился некий Элоиз Рябунчик, мещанского сословия; на деле же контору содержал Антек Ронцер, лорд-волонтер Надзора Семерых, ответственный за вербовку новых профосов.

Вскоре скучный клерк пригласил гостя подняться на второй этаж.

Вы когда-нибудь задыхались во сне? Останавливается сердце. Крик забивает глотку кляпом. Воздух – наждак. А потом и о наждаке молишь, как о небесной милости. Вот это все, умноженное на десять, и называется – насильственное понижение уровня личной маны.

Первый этап превращения в блокатора.

Не каждый выдержит; около половины кандидатов в блокаторы гибнет. Климент оказался живуч. Процесс деманизации Болиголова курировал лично Бруно Клофелинг, престарелый духовидец, один из магов, тайно сотрудничавших с Надзором Семерых. Это была лебединая песнь мастера Бруно: вскоре он отошел в мир иной.

Когда уровень маны опустился до критического минимума, близясь к нулю, Климент начал сходить с ума. Люди превратились в медуз; он видел ауральную структуру на тех эасах, о существовании которых раньше не подозревал. Предметы и явления связывала шевелящаяся масса нитей, тончайших и разноцветных. Природа нитей дразнила неизвестностью. Позднее Клименту объяснили: он уподобился семанту, обладателю ничтожного запаса маны, впервые обнаружив не действия, но связи.

Когда мана упала до нуля, стало легче. Дыша полной грудью, Климент хохотал от легкости и всемогущества! Он играл судьбами, творил богов и чудовищ, одаривал и воздавал по заслугам… Правда, все это происходило лишь в его воображении, но бывшего мага это ничуть не волновало. Он узнал, что ощущают «сломанные», в просторечии – «шмаги». Люди, начисто лишенные маны – и абсолютно не нуждающиеся в ней. А вскоре Болиголов обрушился в пропасть, в бездну самого себя, стремительно сжимаясь в точку, в острие иглы, в черно-белый шарик, где прилежно трудились три милые старушечки-пряхи.

Он летел в собственный омфалос!

Наверняка Бруно Клофелинг применял сходную методику при консервации омфалоса Хендрики Землич. Духовидец заморозил процесс в этой фазе: продолжать не имело смысла, тело женщины, разбитое при падении с балкона, все равно погибло бы. Но в случае рождения нового блокатора… Омфалос вывернулся наизнанку. Падение продолжилось: вниз? вверх?! Климент не знал.

Там был свет, и Болиголов летел ему навстречу.

На крыльях отрицательного уровня маны.

Антиманы.

Два года он учился мастерству блокатора, разбирая и настраивая семантические связи, пользуясь чужими заклинаниями в личных целях, меняя направления и назначения. Боевой маг стал действующим семантом. Волкодавом Надзора. Несколько раз он осторожно наводил справки о Марии. Встреч не искал. Она была жива, воспитывала сына, сын выбрал профиль некроманта, стал рыцарем Ордена Зари…

Когда Надзор Семерых вплотную занялся теневыми экспериментами Чуриха, среди квесторов, искавших контакта с некромантурой, обнаружился Кристофер Форзац, сын убитого при побеге Климента Болиголова.

Климент настоял, чтобы капитул поручил это дело именно ему.

Когда он, впервые за двадцать пять лет, снова увидел Марию – та его не узнала.

* * *

– Кажется, – Фернан Тэрц, он же Климент Болиголов, говорил с легкой хрипотцой, устав от долгого рассказа, – у нас открылся филиал народной исповедальни. Я внес свою лепту. Пора вернуться к нашим омфалосам. Я имею в виду: к омфалосу Хендрики Землич…

Из рощи донеслась заливистая трель, споткнулась и умолкла: до срока пробудившись, певец оборвал руладу на середине и задремал снова.