Каждому свое - Вячеслав Кеворков

После проигранной тяжелой битвы за Кёнигсберг общее настроение на острове резко упало. Отступавшие вдоль морского побережья под натиском советских войск подразделения вермахта ни видом, ни духом своим не внушали бодрости гарнизону острова.

Массовыми стали неведомые прежде случаи дезертирства. По приказу Верховного командования вдоль дорог, по которым пятились войсковые подразделения вермахта, устанавливались виселицы, предназначенные для позорной казни солдат, не справлявшихся со страхом перед противником.

Дубровский и Скиба выпили по кружке пива и с вожделением поглядывали на аппетитные куски рыбы, томившие на сковородке в собственном жиру.

Но они, как оказалось, собрались отобедать не одни.

— Господину майору как обычно? — в интонации официанта прозвучала обычная готовность услужить и минимальная степень уважения.

Майор в штатском — это, по традиции, человек незаслуженно обиженный и недооцененный начальством, а потому по праву причисляющий себя к категории жертвенных мучеников.

Пока майор усаживался за столом, Дубровский успел разглядеть и оценить его со стороны.

Щеки, словно опадающие листья, уныло свисали по обе стороны пастозного лица, лилового цвета мясистый нос, испещренный синеватыми хитросплетениями тонких коварных капилляров, тяжело нависал над слюняво-влажным ртом. Сорочка грязно-серого цвета наводила на мысли о ее несвежести, равно как не восхищал и сильно помятый жизнью и хозяином мундир. Впрочем, даже лишенный согласно приказу об увольнении наградных отличий, он, безусловно, был свидетелем блестящего прошлого хозяина.

Майор поспешно влил в себя сорок граммов сливовой водки, перед этим резко запрокинув голову, и какое-то время оставался в этой позе, после чего, вернув голову на прежнее место, отпил несколько глотков пива из кружки и, почувствовав облегчение, улыбнулся и закрыл глаза. А когда открыл их, вернувшись из мира грез в мир реальный, осознал, что он не так уж и плох, если смотреть на него без предубеждений.

— Ребята, может, примите в свою кампанию отставного майора?

— Примем, примем, господин майор, если согласитесь выпить с нами, — весело отозвался Дубровский.

— Прекрасно! Будем считать, что договорились, — обрадовался майор.

Он взял кружку с недопитым пивом, заодно прихватив и пустую стопку, и с трудом передвигая затекшие ноги, переместился на соседний столик.

— Нам бутылку чего-нибудь покрепче, — поманил пальцем официанта Дубровский. — Да и чего-нибудь пожевать.

— Постное или пожирнее? — поинтересовался с деланной учтивостью и нескрываемым сарказмом официант.

— Повкуснее, — нашелся Скиба.

Первый тост был универсальным, впрочем, как и все последующие — за мужскую солидарность. После нескольких тостов Скиба выложил обе руки на стол. Немец с опаской покосился на них, а Дубровский глянул на Скибу так сурово, будто тот выложил демонстративно на стол не кулаки, а нечто куда более интимное. Не желая раздражать коллегу, Скиба широко улыбнулся и вновь убрал руки под стол.

Очень скоро содержимое первой бутылки подошло к концу и стало ясно, что главным и, пожалуй, единственным ведущим беседу за столом стал немец.

Подошел официант, открыл бутылку водки и налил ее во все стопки.

— Я готов освежить господам и закуску, — улыбнулся официант.

— Обязательно, — оживился Скиба, — только теперь пожирнее.

Майор предпочел порцию крепкой выпивки жирной свинине. Он был полностью погружен в рассуждение о проявленной к нему несправедливости.

— Меня вот всего лишили. И на остров в ссылку отправили, правда, в отличие от Робинзона Крузо, обитаемый. Жена забрала детей и ушла. Хорошо, хоть местные по-человечески ко мне относятся. Дали бумаги, согласно которым я на пароходике Балтику могу пересекать туда — обратно. Но на берег сходить — ни-ни. Вот так. Шведы тут же в наручники замкнут и обратно в Германию…

— Оно значит, ты, вроде, турист, но с ограничениями. И кому это нужно?

— Как кому? Рейху! Дезертиры почуяли запах жареного и стремятся в какую-нибудь страну сбежать, отсидеться, а потом, когда все наладится, вернуться в смокинге с котелком и тросточкой с серебряным набалдашником.

— Так ты набалдашники им отвинчивал, что ли?

— Зачем? Я этих дезиков здесь в порту и даже на пароме отлавливал. И в тюрьму Плётцезее направлял. На моем счету уже четверо обезглавленных, а еще за пятерых мне обещана полная реабилитация.

— Так чего ж ты ждешь?

— О! Не все так просто. Есть тут одна… Одна… В общем, не хочет она ложиться ко мне в постель, значит надо ее сдать гестапо как английскую шпионку.

— А у тебя на нее компрометирующие документы есть? — не унимался Дубровский.

— Какие документы? Сегодня, когда моя страна стоит по колено в крови, когда русские взяли кровью мой родной Кёнигсберг, достаточно моего рапорта. Вот выберу трезвый вечерок и нацарапаю все как следует!

В подтверждение «благих намерений» майор опрокинул одну за другой две стопки и, прежде, чем окончательно потерять связь с реальностью, не без усилий выдавил из себя:

— Отнесите меня домой, — и поднял при этом указательный палец к небу.

Дубровский и Скиба подхватили размякшее тело майора и легко подняли его на два этажа выше. Наверху Скиба толкнул единственную дверь ногой и все трое ввалились в полутемную комнату с двумя крошечными средневековыми оконцами, которые веками сохраняли тепло в жилище.

Внимание обоих гостей привлек огромный полевой бинокль, лежавший на узком подоконнике по соседству с тарелкой, смердящей накопившимися окурками.

— Он поднимающихся по трапу пассажиров пересчитывает, — высказал несложную догадку Скиба, кивнув на лежавшего на кровати майора.

Тот подтвердил догадку раскатистым храпом.

Выйдя из комнаты и спустившись вниз, Скиба жадно глотнул свежего воздуха и долго стоял, лишь покачивая головой.

— Да-а, мы в концлагере пристойнее барак содержали, чтобы вот так в свиней не превратиться.

— Вернуться не хочешь? — хмыкнул Дубровский.

— Обязательно вернусь! — вдруг с неожиданной яростью воскликнул Скиба. — Мне там кое с кого еще серьезный должок востребовать надо!

* * *

Война несколько упрощает отношения между мужчиной и женщиной, но отнюдь не отменяет их.

— Вы, молодой человек, очевидно, не отдаете себе отчета в том, что мы уже шесть лет непрерывно воюем. А война не освежает цвет лица женщины.

В устах блондинки это звучало как кокетство, и, хотя ей было уже под шестьдесят, она ничуть не сомневалась, что время над нею не властно.

Увидев перед собой сравнительно молодого, симпатичного мужчину, которых на одиноком острове можно было пересчитывать по пальцам, блондинка чрезвычайно оживилась.