Инженю - Александр Дюма

Буржуа радовались, что обрели такую силу в человеке, отвергшем пошлые способы завоевывать популярность, хотя его состояние позволило бы Ревельону добиться этого проще, чем любому другому, — в человеке, который, выйдя из народа, первым отрекся от него.

Ревельон стал выборщиком.

Итак, Ревельон достиг апогея блаженства и благополучия.

Но с Ревельоном произошло то, что случается с каждым человеком, взлетающим слишком высоко.

С вершины почета, достигнутой им, он больше не замечал Оже.

Оже оказал ему услуги, но Ревельон за них не расплатился. Оже поклялся, что услуги эти ему оплатят или он сам добьется для себя вознаграждения.

Всем известно, какие бурные волнения сотрясали Францию во время выборов; шум, вернее, сотрясение ощущалось даже во всех концах Европы, но, тем не менее, в центре Франции находились люди, не пробудившиеся от спячки.

Во время своих ночных прогулок Оже завел тесную дружбу с гражданином Маратом и просил у него совета. Марат, выслушав его, добросовестно дал Оже целую консультацию.

— Этот Ревельон — хуже любого из аристократов, — сказал он. — У него нет пороков дворян, которые все же позволяли народу жить, но зато есть достоинства буржуа, то есть скаредность, подозрительность, недоверчивость — преграды, какие третье сословие умеет возводить между собой и демократией. Сегодня самый жестокий враг народа — это буржуа. Буржуа поможет народу подорвать устои тронов, разбить гербы, сжечь дворянские грамоты; более сильный, чем народ, этот буржуа вскарабкается по приставным лестницам, чтобы соскабливать со стен королевские лилии и выковыривать жемчуг из корон; но буржуа, разрушив все, снова начнет все восстанавливать: он присвоит себе геральдические символы, отнятые у дворян; он превратит в гербы вывески своих лавок: красный лев заменит пурпурного и белый крест появится на месте серебряного! На месте аристократии, знати и монархии вырастет буржуазия; буржуа станет аристократом, буржуа станет вельможей, буржуа станет королем.

— Но как можно помешать этому? — спросил Оже.

— Очень просто: уничтожить семя, из которого вырастет буржуа.

— Но это дело трудное! — воскликнул Оже. — Во Франции пять миллионов избирателей-буржуа, это все зрелые мужчины и молодые люди; в их семьях много волчат, сию минуту готовых стать волками… И кто возьмет на себя заботу уничтожить их?

— Народ! — убежденно ответил Марат. — Народ достаточно силен, чтобы сломить все, либо дожидаясь своего часа, либо в едином порыве поднявшись на борьбу; народ, который может быть терпеливым, потому что он вечен, и который становится непобедимым, как только он больше не желает терпеть!

— Ну и ну, черт возьми! — промолвил Оже. — Вам известно, дорогой друг, как называется то, что вы сейчас предлагаете?

— Это называется гражданской войной.

— А как же начальник полиции? Командир городской стражи?

— Полно! — сказал Марат. — Неужели вы думаете, что надо выходить на улицы и кричать: «Долой буржуа!» Это будет глупо и бесполезно; вас арестует первый же встречный буржуа. Силен, очень силен тот человек, кто живет в подземелье и оттуда, словно древние пророки, обращается к народу с притчами.

— Живет в подземелье? — поразился Оже. — Разве еще существуют подземелья?

— Конечно! — ответил Марат.

— И где же?

— Везде! Я, например, живу в подземелье, а вот вам, простым смертным, на это не хватит мужества! Ведь я тружусь и творю; я обхожусь без солнца, потому что в моей голове горит пламя, и моим глазам хватает этого светильника. Мне нравится одиночество, потому что оно не лжет и дает возможность работать; я ненавижу общество, потому что все люди в нем уродливы и глупы!

Оже посмотрел на своего друга и удивился, что тот, будучи невероятно безобразным и злым, рассуждает с такой самоуверенностью.

— Клубы, куда нет доступа посторонним, где за закрытыми дверями замышляют заговор против власти, таятся в подземелье! — продолжал Марат. — Анонимные газеты, что распространяются по изумленной Франции, делаются в подземелье! И те смутные слова, какие искусно внедряют в гущу толп, повторяют, не зная, кем они произнесены, тоже рождаются в подземелье! Поэтому, сами видите, дорогой мой собрат, у каждого, как и у меня, может быть свое подземелье, чтобы свободно предаваться революционной деятельности. Но безумен тот, кто не впряжется как лошадь в эту работу, уверяю вас! Безумец тот, кто не побежит впереди колесницы! Стремясь заставить эту махину остановиться, он будет раздавлен колесами.

— Ну и что из этого следует? — спросил Оже.

— Вы ненавидите Ревельона?

— Да.

— И хотите ему отомстить?

— Еще бы!

— Хорошо! В заключение скажу: погубите репутацию Ревельона в народе — и вы добьетесь своего!

Оже не сразу оценил всю силу тех слов, которые словно случайно бросил ему страшный гений зла, по имени Марат.

Обдумав их, Оже испугался того света, каким слова Марата озарили его коварный путь.

Если погубить в народе репутацию Ревельона, что это даст Оже, а главное, к чему это приведет Ревельона?

Задав себе этот, вопрос, Оже заглянул в пропасть и увидел на дне зловещий подкоп, который тайком вели под общество заговорщики; он подумал, что в тот момент, когда мина взорвется, в силу естественного закона те, кто находился наверху, опустятся вниз, а те, что были внизу, окажутся наверху.

Что же предпринял Оже начиная с того дня?

Это ведомо одному Богу.

Но в предместье — в этом горниле смуты, всегда доступном для краснобаев, в этой печи, всегда разожженной для того, чтобы подогревать в ней тигли демагогии, — скоро стали поговаривать, что Ревельон — плохой богач, что избрание выборщиком вскружило ему голову и он стремится только к почестям.

С глубокой ненавистью особенно часто повторялись те две аксиомы, что вовсе не были изобретением Ревельона, а разделялись всей буржуазией, которая сегодня, быть может, вслух их не высказывает, но в голове держит по-прежнему: «Народ подлежит держать в невежестве» и «Рабочий может прожить на пятнадцать су в день».

Эти суждения, вырвавшиеся у Ревельона (ему даже в голову не приходило опасаться Оже), его кассир повторял всем, народ воспринял с неистовым негодованием и занес их в список своих отмщений вместе с изречением другого аристократа, более знаменитого, но и более несчастного, чем Ревельон.

Это была фраза Фуллона: «Я заставлю парижан жрать сено с равнины Сен-Дени».

Подобные слова в день, когда они становятся известны всем, приводят к гибели тех людей, кто их произносит, или тех несчастных, кому эти слова припишут.

Однако Ревельон, спокойный перед этими угрозами, упивался только своей известностью и был беспечен, как бабочка, завороженная шелестом собственных крылышек.