Зеленые холмы Земли. История будущего. Книга 1 - Роберт Хайнлайн

– Моя фамилия Сондерс. – Голос его был спокойным и невозмутимым.

– Вы поступаете опрометчиво, мистер Сондерс. Существует много ситуаций, в которых престиж имени может быть совершенно законно использован для того, чтобы клиент получал гораздо более высокую ставку, чем…

– Мне это неинтересно.

Она посмотрела на него внимательно и решила не продолжать.

– Как хотите. Загляните в комнату «Б», там вы сможете пройти классификационные и профессиональные тесты.

– Благодарю.

– Если вы передумаете, мистер Сондерс, мы будем рады пересмотреть ваш вопрос. Сюда, пожалуйста.

* * *

Через три дня он уже работал в небольшой фирме, разрабатывающей системы связи на заказ. Проверял электронное оборудование. Это была монотонная, спокойная работа, полностью загружающая мозг и к тому же легкая для человека с его опытом и квалификацией. К концу трехмесячного испытательного срока он был переведен на более высокую должность.

Он устроил себе хорошо изолированное от внешнего мира логово, работал, спал, ел, иногда проводил вечер в библиотеке или Ассоциации молодых христиан и никогда, ни при каких обстоятельствах не выходил под открытое небо и не поднимался на высоту – даже театрального балкона.

Он старался вычеркнуть прошлое из памяти, но воспоминания все еще были свежи, и он нередко грезил наяву: морозное небо Марса, усыпанное колкими звездами, бурная ночная жизнь Венусбурга, раздутый красный Юпитер, его гигантское обрюзгшее тело, сплющенное у полюсов и заполнявшее собой все небо над космопортом Ганимеда.

А иногда он снова испытывал сладкое спокойствие длинных вахт во время межпланетных перелетов. Но эти воспоминания были опасны, они подводили его слишком близко к краю достигнутого им душевного равновесия. С него было слишком легко соскользнуть, – и вот он уже снова борется за свою жизнь, цепляясь за свою последнюю скобу на стальных боках «Валькирии», пальцы немеют и разжимаются, а под ним нет ничего, только бездонный колодец космоса. Потом он возвращался на Землю, его неудержимо трясло, и он сидел, вцепившись в кресло или рабочий стол.

Когда это в первый раз произошло с ним во время работы, он заметил, что один из его коллег, Джо Талли, смотрит на него с явным любопытством.

– Что с тобой, Билл? – поинтересовался Джо. – Похмелье?

– Да нет, – ухитрился выговорить он. – Обычная простуда.

– Ты бы лучше принял таблетку. Пойдем, уже время ланча.

Талли пошел к лифту, у которого толпился народ. Большинство работников фирмы, даже женщины, предпочитали спускаться по желобу, но Талли всегда пользовался лифтом. Тот, кто называл себя Сондерсом, разумеется, избегал спуска по желобу, это сближало его с Талли, и за ланчем они сидели за одним столом. Он знал, что желоб безопасен, что, даже если вдруг отключится энергия, страховочная сеть подхватит его на следующем этаже, но он не мог заставить себя шагнуть с платформы в пустоту.

Талли во всеуслышание заявлял, что после такого спуска у него болит спина, но наедине он признался Сондерсу, что просто не доверяет автоматике. Сондерс понимающе кивнул и промолчал. Это усилило его симпатию к Талли. Впервые в начале новой жизни он не чувствовал необходимости быть настороже с другим человеком и начал считать Талли своим другом. Ему даже захотелось рассказать Талли всю правду о себе. И он рассказал бы, если бы был уверен, что Джо не начнет относиться к нему как к герою. Честно говоря, он, в общем-то, ничего не имел против роли героя. Еще ребенком – когда он бродил вокруг космопортов, обдумывая, как попасть на борт корабля, и прогуливая уроки ради того, чтобы наблюдать за взлетами, – он мечтал о том, что в один прекрасный день станет героем, героем космических трасс, и будет триумфально возвращаться из какого-нибудь невероятного и опасного испытательного полета. Но его мучило то, что сейчас он не походил на того героя, которым мечтал быть когда-то: герой не должен избегать распахнутых окон, бояться пройти через площадь под открытым небом и наглухо замыкаться в себе при одной мысли о бесконечных глубинах космоса.

Талли пригласил его к себе домой на ужин. Ему хотелось пойти, но он попробовал уклониться от приглашения, когда узнал, где живет Талли, – в Шелтон-Хоумс, как сказал ему Джо, имея в виду одну из этих огромных коробок-муравейников, изуродовавших пейзаж Джерси.

– Слишком долго возвращаться, – с сомнением ответил Сондерс, проигрывая в уме, как по дороге избежать того, чего он боялся.

– Тебе не придется возвращаться, – заверил его Талли. – У нас есть комната для гостей. Ну давай приезжай. Моя старушка отлично готовит, потому-то я с ней и живу.

– Хорошо, – согласился он. – Спасибо, Джо. – Он решил, что от станции подземки Ла-Гуардия ему останется каких-нибудь четверть мили, и если он не найдет подземный переход, то может взять такси и задернуть шторки на окнах.

* * *

Талли встретил его в прихожей и шепотом извинился:

– Хотел пригласить для тебя девушку, Билл. А вместо этого к нам заявился зять, полное ничтожество. Прости.

– Да брось, Джо. Я рад, что пришел. – Он действительно был этому рад. Правда, известие о том, что Джо живет на тридцать пятом этаже, поначалу встревожило его, но вскоре он с облегчением обнаружил, что не чувствует высоты. В квартире горел свет, окна были закрыты, пол под ногами был твердым и прочным. Он чувствовал себя здесь в тепле и безопасности. К его удивлению, выяснилось, что миссис Талли действительно хорошая хозяйка, – как и все холостяки, он не доверял домашней кухне. Ощущение того, что он дома, ему рады и ничто не угрожает, смыло внутреннюю напряженность, и он даже умудрялся пропускать мимо ушей бо́льшую часть агрессивных и самоуверенных сентенций зятя Талли.

После обеда он расслабился в мягком кресле с бокалом пива в руке и принялся смотреть видео. Показывали музыкальную комедию, и впервые за несколько месяцев он от души посмеялся. После комедии началась религиозная программа, выступление Национального кафедрального хора – ему нравилось так вот сидеть, прислушиваясь то к телевизору, то к разговору.

Хор уже допел «Молитву о путешествующих» до середины, когда он наконец осознал, что они поют:

Он хотел сразу же выключить телевизор, но не смог – он должен был дослушать это до конца, хотя слова пронзали его сердце и заставляли чувствовать себя вечным изгнанником, страдающим от невыносимой тоски по дому. Даже когда он был кадетом, при исполнении этого гимна на глаза его наворачивались слезы, и сейчас он наклонил голову, чтобы никто не увидел мокрых дорожек на его щеках.