Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

Мальтийский рыцарь закрыл глаза.

Он представил, как бьется сердце ребенка. Его маленькой девочки.

Сегодня он потерял и ее, тосковал и по ней. А теперь она снова с ним.

– У нее большое сердце, – сказал Грегуар. – Я знаю.

Тангейзер открыл глаза.

Мальчик гладил широкую грудь Клементины.

– Не только у нее, – вздохнул госпитальер.

Но сообразительность Грегуара не распространялась на собственные достоинства.

– У вас есть еще лошадь? – удивился он.

– Нет. Клементина верно служила нам весь день. Нужно устроить ее на ночлег.

– Я знаю все конюшни в городе, хорошие и плохие.

– И еще ты знаешь, где переночевать самому. Иди.

– Если вы меня отошлете, я все равно пойду за вами. Незаметно.

– У меня много дел, очень опасных.

Грегуар чихнул, и из его ноздри на дорогу выпал кусочек сыра. Тангейзер вытянул вперед руку:

– Дай мне арбалеты.

Он взял всю связку и зажал ее в правом кулаке, вместе с пикой, после чего снова протянул руку.

– Садись сзади меня.

– Вы хотите, чтобы я ехал с вами? – Юный слуга не верил своим ушам. Ему требовалось объяснение. – Как паж?

– Нет. Как друг.

Грегуар заморгал, словно из всех событий дня это потрясло его больше всего. Он отвернулся, пытаясь скрыть задрожавшую губу.

– У меня были верные друзья, – сказал Тангейзер. – Но никого из них я не ценил так высоко.

Мальчик схватил протянутую руку и вскочил на спину Клементины.

– А Люциферу можно с нами? – спросил он.

– Почему бы и нет? Там, куда мы отправляемся, дьявол не помешает.

Матиас проследил, как пес занимает свое место между огромными копытами лошади.

– А куда мы едем? – поинтересовался его юный спутник.

Рыцарь повернулся к кровавым предсмертным конвульсиям солнца:

– Мы заплатим волынщику, и он будет играть нашу музыку.

Тангейзер еще издалека заметил суету у церкви с высокой башней – Сен-Жак, как назвал ее Грегуар. Помня о цене, назначенной за его голову, и о вездесущих шпионах, он попросил лакея проложить путь по задворкам.

На перекрестке улиц Труссваш и Сен-Дени Матиас приказал Грегуару отвести Клементину на конюшню, но сам остался. Ожидая в темном переулке, он натянул тетиву арбалета, украшенного серебром и слоновой костью, но вставлять стрелу не стал. Когда мальчик вернулся, граф де Ла Пенотье взял из связки пять запасных стрел с жестяным оперением. Они были вдвое тяжелее стрел для лука и обладали большой пробивной силой. Сунув стрелы за пояс сзади, он вернул связку своему юному другу.

Таверна «Слепой волынщик» находилась у юго-западного угла кладбища, зловоние от которого даже на таком расстоянии было сильнее, чем на полях сражений Мальты. Рядом находились многочисленные мастерские и торговые ряды. Граф де Ла Пенотье увидел сержантов и часовых, охранявших товары от грабителей. Грегуар опять повел его кружным путем, по переулкам, куда никогда не заглядывало солнце и где теперь, на закате дня, было почти темно. Они проходили таверны, за толстыми стеклами которых горел свет. Время от времени впереди появлялись какие-то фигуры, но Матиас демонстрировал им лезвие спонтона, прежде чем они успевали разглядеть его самого, и все предпочли бегство.

– Это задний двор «Слепого волынщика», – прошептал Грегуар.

Перед ними были высокие деревянные ворота с двумя створками и кирпичная стена. Ворота оказались запертыми изнутри на висячий замок. Калитка тоже была заперта. Хорошо. Бегство по меньшей мере будет затруднено. Рыцарь и его слуга обошли дом и остановились под деревьями кладбища. До таверны было футов двадцать. В окнах горел желтый свет, справа виднелась массивная дверь.

– Где находится стойка? Сколько за ней народу? – тихо спросил госпитальер.

– Справа. Обычно за ней один человек, – ответил мальчик.

– Дверь открывается внутрь или наружу?

– Наружу.

– Папа Поль. Откуда ты знаешь, что он там?

– Я уверен. Он почти никогда не выходит. Поль – самый толстый человек в Париже. Он сидит на кушетке в дальнем конце комнаты. Два телохранителя помогают ему встать.

Тангейзер имел дело с такими, как Поль, от Стамбула до Марселя и от Неаполя до Танжера. Обычно с ними требовалось терпение, но только не сегодня. В таверне должно быть тихо. Никакого буйства. Мужчины, которые любят и умеют сражаться, не пьют вместе. Общество друг друга им нужно только для ссоры, а это неподходящее место. Кроме телохранителей хозяина, там может оказаться какой-нибудь главарь шайки со своей охраной. Госпитальера они не очень беспокоили. Разве что женщины. Он вытащил кинжал и посмотрел на своего спутника:

– Подними арбалеты повыше.

Затем рыцарь внимательно осмотрел тетиву каждого арбалета.

– У Поля есть шлюхи? – продолжал он при этом расспрашивать маленького парижанина.

– Нет. Он не любит женщин.

– Мальчики?

– Детей он тоже не любит. Только дела и еду.

Матиас убрал кинжал в ножны и вложил стрелу в стальной арбалет.

– Кажется, это музыка? Эта вонь действует мне даже на слух. Пение?

Грегуар прислушался:

– Да. Поль любит менестрелей.

Кто-то пробежал по улице и скрылся за дверью таверны.

– Вот самый невезучий человек в Париже, – усмехнулся иоаннит. – Дай мне арбалеты.

Он взял в левую руку заряженный арбалет, а в правую – спонтон и остальные арбалеты, связанные удавкой.

– Открой мне дверь, но не входи, – велел Матиас мальчику. – Жди здесь. Я немного задержусь.

– Хочу вас предупредить: никто никогда не дотрагивался до Поля. Поэтому его и прозвали Папой.

– Ничего, скоро он лишится своего сана.

Грегуар распахнул дверь в таверну.

Взгляду Тангейзера открылась стойка и часть помещения.

Низкие балки потолка, заметил он, нужно будет беречь голову.

В дальнем конце на кушетке возлежало необъятное тело в пурпурной мантии, увенчанное маленьким розовым черепом. По обе стороны от него стояли два быка в человеческом обличье. Посетитель, только что вошедший в таверну, склонился к уху Поля, заслоняя ладонью рот. В центре комнаты на стуле сидел менестрель и перебирал струны лютни, лежавшей у него на коленях. У него был чудесный голос.