Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700 - Михаил Михайлович Богословский

был на 16-е к наречению в архиереи. Посланному игумен сказал, что повинуется и «в послушании готов будет». Однако утром 16 марта, когда архиереи собрались по обычаю в патриаршую Крестовую палату для наречения и послали за игуменом на Малороссийское подворье, где он стоял, то посланные на подворье его там не нашли; он уехал в Донской монастырь. Патриарх посылал и туда за ним дважды и велел его взять. Между тем в течение двух часов шел благовест. Но он, игумен, «всяким образом архирейства отреклся и из монастыря в собор не поехал к нам, преслушав нас и введе во оскорбление неповиновением своим». Патриарх велел не выпускать его из Донского монастыря до государева указа. Сообщая о таком происшествии, Адриан в заключение испрашивает царского указа об отпуске Стефана в Киев, о посвящении на рязанскую епархию и о «преслушании» его, патриарха.

В том же письме патриарх сообщал царю о происшествии с другим митрополитом, Игнатием Сибирским, проживавшим тогда в Москве и обнаруживавшим явные признаки умопомешательства, о чем со своей стороны, как мы уже видели, писал царю начальник Сибирского приказа Виниус. «Марта сего в 16 день, — пишет патриарх Адриан, — митрополит сибирский пришед ко мне в келию, яко обезумився зело, неистовыми словесы мене в лице оскорби и в досаду злословил без всякие правды; а от мене выбежав из келии во Крестовую палату, архиереев на нарицание тогда сшедшихся имущего быти архиерея (т. е. на наречение Стефана Яворского) вельми бесчестными словесами поругал; также и домовых моих людей священного чина и служителей поносил нелепыми укоризнами и в Крестовой всем людем сотворил смущение и зазор великий архиерейской чести». За такое бесчинство патриарх запретил его в священнослужении и не велел ему съезжать с подворья «да уцеломудрится и в разум придет». Однако он на подворье при всем народе «посланному еще больше всякой непристойной нелепицы наговорил, что не токмо писати, но говорити не подобает, да и слушати нас, говорил, не хочет ни в чем и что он никого не слушает. И в людех какова не учинил бы смущения и сумнения тебе, государю, и каковые досады не принес бы, зело опасно. А на его подворьи беречи, чтоб не съезжал с двора без твоего, великого государя, указу служивых людей не дают. А он, митрополит, в недоумении своем, преслушав наше отеческое ему прещение и что служивого караулу несть у него, в вечернее пение в Крестовую нашу палату пришед, еще брань и смущение многое учини и непристойно много говори. По доношению же нам от стоящих в пении вечерни наших служителей, за таковое его бесчинство и нелепый крик велехом свести в нашу хлебню и оттуду в Чудов монастырь в келию, и велели его тамо в бережении держать и каковое его будет исправление, впредь неизвестно. Пожалуй, государь, аще он сие во уме творит, оборони мене от него и чтоб архиерейский чин в поругании не был; аще ли во изумлении от чего либо, впредь имамы возвестити. И о сем, благочестивейший царю, благорассуждение и повелительное смотрительство изволь сотворити»[695].

Петр медлил ответом по этим двум делам, и 1 апреля патриарх писал в Воронеж нескольким приближенным к царю лицам: А. Д. Меншикову, Т. Н. Стрешневу, Ф. А. Головину, также и «всешутейшему патриарху» Н. М. Зотову с просьбой напомнить царю о своем донесении от 17 марта[696]. Т. Н. Стрешнев уведомил патриарха о царской воле через думного дьяка Г. Ф. Деревнина. «И по тому известию, — пишет ему патриарх от 7 апреля, — во имени Господни, киевского Николаевского игумена Стефана Яворского в рязанскую митрополию в митрополиты посвятихом сего апреля в 7 день в неделю». В Дворцовых разрядах читаем: «Апреля в 7 день в неделю Фомину в соборной церкви Успения Пресвятые Богородицы повелением великого государя царя (т.) и по благословению великого господина святейшего кир Адриана, архиепископа Московского и всеа Руси и всех северных стран патриарха, поставлен преосвященным Трефилием, митрополитом Сарским и Подонским в Переславль Рязанской в митрополиты из Киева Николаевского монастыря игумен Стефан.

Да при том же постановлении были и иные власти со освященным собором. А по указу великого государя царя (т.) у действа постановления были: боярин Иван Ивановичь Хованский, околничей Семен Федорович Толочанов, думной дьяк Гаврило Федоров сын Деревнин. А после литоргии из соборные церкви к святейшему патриарху за новопоставленным митрополитом были и до подворья его провожали вышеписанные ж околничей и думной дьяк»[697].

XLII. Сношения со Швецией весной и летом 1700 г.

Петр вернулся из Воронежа в Москву 14 мая 1700 г.[698] На следующий день он посетил шведского резидента Книппера. Наряду с другими проявлениями благосклонности, писал об этом посещении Книппер, он свято подтвердил, что он ничего не замышляет против его королевского величества шведского. «Упрекал в шутку мою жену за то, что она написала дочери (бывшей в Воронеже, вероятно, в свите царевны Натальи Алексеевны), что царское величество намерен отправиться с войском против Ливонии, отчего мы все (шведы) живем в Москве в великом страхе. Я едва мог, говорил он, утешить твою дочь, проливавшую слезу. Негодная, сказал я, ты не ждешь от моей души ничего лучшего? Ужели ты думаешь, что я начну несправедливую войну против короля Швеции и разорву вечный союз, сохранять который я свято обещал? Таким благосклонным и милостивым он себя показывал, что мы от радости едва могли удержать слезы. Когда я умолял, чтобы он извинил невежество моей жены, он меня дружески (familiariter) обнял, говоря, что король Польский либо займет Ригу, либо совсем погубит свои силы… и прибавил: если возьмет Ригу у шведов, не удержится, скоро вырву ее из его рук»[699].

Письмо это лишний раз показывает, в каком полнейшем неведении находился в Москве шведский резидент относительно русских приготовлений к войне с его отечеством, производившихся на его глазах. Лето 1700 г. он проводит совершенно спокойно, ничего не ожидая и ничего не предвидя. «Царь скрывает свои намерения, — доносил Августу II его посланник в Москве барон Ланген 4 августа, — чтобы отнять у шведского резидента Книппера всякую тень подозрения в неприятельском нападении, и этот добрый человек усыплен совершенно `a la Welling (шведский посланник в Польше), так что, как я обстоятельно знаю от его доверенного купца, с которым я вошел в тайные сношения, он уверяет шведскую корону в том, что ей с этой стороны нечего опасаться злого соседства»[700]. Книппер в июне и в июле 1700 г. хлопотал между прочим о выдаче находившегося в заключении в Москве маршалка шведского