Повести Невериона - Сэмюэл Дилэни

Взяла со скамьи ошейник, вставила оба шипа в пазы, защелкнула, потянула. Замок открылся. Петли и впрямь хорошо держали его.

Прин надела его на шею, но закрыть в таком положении не сумела и убрала за пояс с другой стороны, прикрыв складками платья.

Ей казалось, что она целый час провела за домом – оказалось, гораздо меньше. Повозка, где сидела Юни, только еще отъезжала, и Юни кричала вознице: стой, стой, пусть еще одна сядет. Остальные стонали или смеялись – видно, происходило это не в первый раз.

– Давай живенько! – крикнула Юни, и Прин послушалась, поскольку ехать предстояло на север. Ей помогли залезть. Раньше Юни, как видно, останавливала лошадей, чтобы занести в харчевню передник: сейчас его на ней не было. – Всё, поехали! Ну что, довольна? – спросила она, подвинувшись к Прин. – Говорила я тебе, не ходи туда! Ладно, не дуйся, праздник ведь. Расскажи лучше, как ужинала у графа. Чем тебя потчевали? Там, верно, как в сказке, я слышала, что рабы говорят…

– Юни, за что они связали эту бедную женщину? За что били? Она лежала, как мертвая. Неужели только за то, что она прочла мои… да и не прочла она, только узнала их.

Юни явно не хотела говорить об этом, но все же сказала:

– Грустно, конечно, но рабам пить нельзя. Брука хорошо это знает. Да еще из графской кружки? Ни в какие ворота. Даже Роркар признал, что такое спускать негоже. Брука, правда, не в своем уме, с нее станется. Говорят, ты это видела своими глазами! Граф, беседуя с тобой, поставил кружку на скамью – красивая такая кружка, он всегда к нам с ней ходит, – а Брука схватила ее да и выпила до дна. Он говорит, ты всё видела.

– Да, но ее отец… – в полном изумлении пробормотала Прин.

– Пил из той же кружки? Да, она вопила об этом, когда ее на зады тащили. Тогда его сиятельство загремел – у него очень громкий голос, когда он гневается, даром что ростом мал: да, твой отец замарал эту кружку своим грязным ртом, и его тоже за это выпороли. А Брука: я, мол, ничего про это не знала, мне никто не рассказывал… не верится что-то, рабы ведь всё помнят. Но тут ее уже привязали, и Тетти за кнутом сбегал…

– Не может быть, чтобы за это, Юни. Я же слышала, он сам ей сказал… – Прин, впрочем, не хотела посвящать Юни во что-то еще. – Почему же тогда он промолчал позавчера, когда это случилось?

– Вот и Кика так говорит, и Роркар спросил его сиятельство: почему? А граф: я, мол, сначала не хотел говорить, что возьмешь с полусумасшедшей старухи, ей владел еще мой отец, и она всегда отличалась непослушанием. Но тут он вспомнил, что нынче Праздник труда, а при его отце в этот день хороших рабов награждали, а плохих наказывали. Вот он и явился сюда, и Роркар с ним согласился – что ж, раз такое правило. – Телегу тряхнуло, седоки затянули песню. – Она и сама не отпиралась, но чтобы старуху два дня спустя… Хотя это как раз в духе его сиятельства. Ему никто здесь не доверяет. Как же, забыл он про Праздник труда! Праздник бывает каждый год, в тот же день. Я ему верю не больше, чем Бруке. – Юни посмотрела на небо. – Хоть бы опять дождя не было.

Прин тоже не знала об этом дне. Его здесь праздновали в самый длинный день года, и местные, полагая, что это известно всем и каждому, ничего ей об этом не говорили. Не станешь же говорить человеку «вот земля, а вот небо»; вскользь, возможно, что-то упоминали, но она не поняла или не обратила внимания. Сейчас она пыталась переосмыслить новый день в свете того, что видела и слышала ночью, в свете увиденного за домом и только что услышанного от Юни. Мы с вами наверняка придумали бы более связное объяснение тому, что происходило в бухте при полной луне – но времена меняются, и Прин нашла, возможно, хоть и другое, но для нее не менее связное. Главное в том, что сделанные ею выводы были бы понятны и нам. Более сложное объяснение либо не годилось для вещей столь простых, либо было пока недоступно ей. Здесь ей, во всяком случае, разонравилось. Она радовалась, что освободила старуху, и надеялась, что та доберется до Колхари, хотя и сомневалась порядком.

Радовалась, что сама отсюда уходит.

Телега свернула с северной дороги на узкую, боковую, с низко нависшими деревьями.

– Ты чего? – воскликнула Юни. – Никак спрыгнуть хочешь?

– Куда мы едем?

– К морю, на праздник…

– Роркар с Тетти тоже там будут? А Ирник? – Ирник ей утром ничего не сказал. – А графская семья?

– Тетти с Ирником часам к двум-трем подойдут, Роркар часа в четыре – хотя я не удивлюсь, если Тетти в этом году не придет совсем. Утром вид у него был неважный – не привык рабов-то наказывать.

– Так Тетти сам наказывал Бруку? – Рубцы, окровавленная трава, бурый мазок на камне…

– Его сиятельство настоял. Молодое поколение и все прочее. – Юни передразнила широкую графскую улыбку, похожую на оскал черепа. – «Если твоему племяннику это не под силу, братец, я могу сына позвать, Иниге сидит в карете…» Глупость Брука сделала, что уж там. Сегодня могла бы до упаду упиться, в праздник всем позволяется. Весь наш люд налакается еще засветло. Вот почему я всегда рано домой ухожу, охота была смотреть, как они блюют и валяются по всему берегу. Посмотрю, как драться начнут, а там и домой – но час спустя возвращаюсь! – Юни хихикнула. – Ты про графа спрашивала? Они с графиней заедут сюда на закате, поглядеть, как факелы в воде отражаются. Красиво, а что песок весь изгваздан, так в темноте не видно. А графские дети пораньше придут, им такое по нраву. Ты со всеми вчера познакомилась?

Прин кивнула.

– Джента у них очень красивый, хотя и чудаковатый. Дочка тоже хороша – я слышала, она ребеночка родила? – Юни вздохнула и потрепала Прин по коленке. – Да ты не волнуйся, всё хорошо будет. Эй, придержи лошадей! Стой, стой! Ну пожалуйста! – Придерживаясь за плечи сидящих, она перебралась к другому борту телеги.

Водитель, с ухмылкой оглядываясь назад, остановил лошадей у хижины под тростниковой крышей, где сидела за ткацким станком старушка. Она подбила уто́к бёрдом, продела челнок сквозь основу, опять подбила, повернула ремизку и вновь повела резную лодочку челнока сквозь нити основы.

– Ну что, тетушка? – спросила Юни. – Я обещала заехать за тобой, вот и заехала!

– Езжайте себе дальше, – сказала старушка. – Праздник – это для молодых, кому я там нужна. Да и работа не ждет. – Она взяла из горшка еще одно пасмо грубой пряжи.

– Праздник ведь, тетушка. Негоже сегодня работать.

– Когда хочу, тогда и работаю. Нынче День труда, вот я и тружусь. Вы, молодежь, любите побездельничать, ну и ступайте себе. Ты сама говорила, что веселиться я не умею – так оно и есть.

– Вот и поучись!

– Чего зря старые кости трясти. Ты ведь тоже уйдешь часа в три, я тебя знаю. Кому надо смотреть на пьяных мужиков, обнаглевших рабов да темных лесных жителей. Сначала обнимаются, потом блюют, потом в драку полезут. Далеко ли до беды, три года назад там человек утонул. Забредут спьяну в воду и тонут, а то и друг дружку топят.