Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

На следующий день около четырех часов мы с фрейлейн Мюллер звонили в двери большого дома на Текумсе-стрит. Карлик-негр, уродливые черты которого были обезображены еще менее привлекательными отметинами оспы, отворил дверь орехового дерева с заляпанным стеклом.

– У вас назначена встреча с Сивиллой?[241] – спросил он высокомерно, сопроводив нас в застеленный ковром холл и остановившись перед дверным проемом.

– О-ля-ля, – пробормотал де Гранден с любопытством, – она что – дантист или врач, чтобы с ней заранее договариваться о приеме? Нам не назначено, друг мой. Однако сообщите ей о нашем визите, и без излишней задержки.

Слуга-карлик мигнул в изумлении. Посетители мадам Лейлы обычно вели себя скромно; своевольное поведение маленького француза было для него непривычно ново.

– Возможно, Провидица согласится принять вас даже без предварительной договоренности, – ответил он, немного смягчившись и подавая де Грандену карандаш и блокнот. – Будьте любезны написать здесь ваше имя, – попросил он, и француз подчинился. – Оторвите листок и положите в карман. Сивилле нет необходимости видеть это, чтобы узнать ваше имя. Мы просим это сделать для гарантии добрых намерений. Ждите меня здесь, я узнаю, смогут ли вас принять.

Прождали мы недолго: слуга вернулся прежде, чем занавески, за которыми он исчез, прекратили шевелиться, и официально поклонился.

– Сивилла ждет вас, доктор де Гранден, – объявил он, придерживая драпировку.

Меня поразило, что к моему компаньону обратились по имени, хотя, как я видел, он убрал листок со своим именем в карман жакета.

– Лейла-Провидица все видит и все знает, – сообщил мне черный карлик, словно прочитал мои мысли. – От нее нет никаких тайн. Сюда, пожалуйста.

Комната, в которую мы вошли, была задрапирована невыносимо черным и освещена только лампой с тремя горелками, свисающей с потолка на бронзовой цепи. Немного вдали от центра комнаты сидела молодая женщина, облаченная в свободные длинные одежды и головной убор, напоминающий монашескую накидку траурного оттенка. На вид ей можно было дать лет двадцать пять – двадцать шесть, хотя она, вопреки женскому обычаю, стремилась выглядеть старше. Ее длинные, непомерно тонкие руки, как и шея, и ноги, были обнажены; контраст бледной кожи с черными драпировками казался жутким. Широкий черный кожаный пояс с гранатовым зажимом, то и дело вспыхивающим в полутьме, стягивал ее талию. В одной руке она держала трехфутовую палочку слоновой кости. Сидела она на трехногом табурете, напоминающем греческую треногу. От медного кадила, стоящего перед ней на полу, исходили резкие ароматы; темно-серый огонь ладана то вспыхивал, то потухал, словно раздуваемый невидимыми мехами.

– Что ищешь здесь, человече? – вопросила она замогильным голосом, вперив глубоко посаженные глаза в де Грандена.

Маленький француз поклонился с континентальной любезностью.

– Мадам, мы узнали о тяжелом материальном положении этой неудачливой молодой особы, – пояснил он, – и решили помочь ей. Требуется сумма в две тысячи долларов, чтобы спасти ее от боли и унижения – и эта та сумма, которую мы готовы предоставить, если, разумеется, вы можете дать нам необходимые гарантии…

– Деньги погибнут вместе с вами! – неистово возопила Провидица, привстав с треноги. Потом добавила, будто смягчившись: – Постойте, я имею лишь власть над духами, но я могу направить вас к тому, власть коего бесконечна. Женщина! – она уставилась пылающими глазами в испуганные голубые глаза австрийской девушки. – Если ты хочешь быть освобожденной от демона, завладевшего тобой, будь здесь в семь часов вечера. Приходи одна и приноси деньги. Возможно, Мартулус Могучий согласится изгнать его через заместителя. Я ничего не обещаю, но что смогу, сделаю. Придешь?

– Ach, ja, ja! – истерично зарыдала фрейлейн Мюллер, хватаясь за черные одеяния Сивиллы. Та встала со своего табурета и величественно проследовала из комнаты, оставив нас в изумлении.

– Mort d’une sèche! – хихикал де Гранден, когда мы вернулись домой и сидели за столом. – Зрелище, устроенное мадам Лейлой, достойно Одеона![242] Смотрите, как уже в парадных дверях суеверие гостей подвергается испытанию чтения имени! Parbleu, это забавно!

– Это показалось мне таинственным, – признался я. – Вы знаете, как это было сделано?

– Tiens, друг мой, вы как маленький мальчик, очарованный обманом пожирателя огня, – отвечал он с усмешкой. – Конечно же, это самая простая из уловок. На верхнем листке я написал свое имя, оно отпечаталось на следующем, покрытом тонким слоем воска. Когда слуга отнес блокнот внутрь дома, они посыпали его сажей, сдули и прочитали мое имя. Все очень просто.

– Хорошо! А что заставляло жаровню пылать, словно под мехами? – спросил я.

– Достаточно, – прервал он меня. – У нас есть более важные дела, чем объяснять дешевые чудеса дешевой гадалки, друг мой. Пойдите прогуляйтесь, разложите пасьянс или поспите. Мне многое надо успеть до семи часов. И ждите меня в автомобиле на углу Текумсе- и Ирвинг-стрит ровно в шесть пятьдесят, пожалуйста. А я отправляюсь по важным делам.

Он зажег сигарету, взял шляпу и тросточку и отправился к угловой аптеке, напевая сентиментальную мелодию:

Из удобного прохода между домами мы с де Гранденом наблюдали за дверью дома Лейлы. Часы на здании муниципалитета пробили семь. В замешательстве, граничащем со страхом, фрейлейн Мюллер поднялась по ступенькам особняка и робко позвонила в дверь. Как только черный карлик впустил ее, де Гранден перебежал через улицу к черному лимузину, припаркованному у дома Лейлы. Мгновение он возился с бензобаком автомобиля, затем поспешил обратно и приковал свой взгляд к двери, за которой исчезла фрейлейн Мюллер.

Нас не заставили ждать. Почти сразу, как француз возвратился в засаду, большая дверь распахнулась, и показалась Лейла с маленькой австрийской девушкой. Они спустились по лестнице и сели в автомобиль. Раздалось гудение, рокотание и злобный свист мотора, и автомобиль умчался по улице с удивительной скоростью.

– Быстрей, друг мой Троубридж, к автомобилю! – Де Гранден схватил меня за руку и потащил на улицу. – Поспешим! Нам надо за ними!