Белый Шанхай - Эльвира Барякина

– Так почему ты с ними?! – перебила Эдна.

– Потому что я тоже не хочу жить, как раньше.

Эдна молчала.

– Не возвращайся в Шанхай, – наконец сказала она. – Я сделаю все, чтобы тебя расстреляли как изменника.

– Я не присягал ни одной из Великих Держав, – усмехнулся Даниэль.

– Но ты присягал мне! А с предателями на войне разговор короткий.

– Извини, я не хотел сделать тебе больно, – сказал он и пошел к выходу. Пес потрусил следом.

Поль Мари сидел в ангаре за ящиками, и они не видели его. А он слышал каждое слово.

Вечером Лемуан нашел Даниэля в мастерских и сказал, что он думает: если его жена исполнит угрозу, могут быть большие неприятности. Возможно, ему скоро придется ехать в Шанхай – и там его арестуют.

– Принес же ее черт! – в сердцах выругался Даниэль, но предпринимать ничего не стал.

Лемуан послал мальчика, чтобы тот проследил за Эдной. Мальчик сказал, что мисси купила билет на пароход, следующий до Гонконга, и собирается уезжать завтра. Джон Пратт, который ее привел, очень этому удивился – ведь она хотела взять интервью у Чан Кайши.

Весь вечер Лемуан сидел на пороге своего дома, чесал голову и думал. А потом призвал к себе Одноглазого:

– Сделай так, чтобы эта женщина нам не мешала.

В клубе шла лекция о текущем положении в стране. Лиззи сидела в третьем ряду и обмахивалась платком – солнце палило вовсю, и от него не спасали ни жалюзи, ни вентиляторы.

– …армия Гоминьдана захватила провинцию Хунань и двинулась к Янцзы, – говорил лектор, молодой военный корреспондент. На лбу его блестели мелкие бисерины пота; длинная указка бойко перемещалась вдоль огромной карты Китая.

В зале были преимущественно дамы. Лиззи смотрела на их лица: тревожные глаза, прикушенные губы.

– За последние месяцы в Шанхай вошло около ста тысяч беженцев, – продолжал лектор. – Они опасаются не столько Народной революционной армии, сколько отступающих северян. Из-за страшной засухи цены на рис выросли на девяносто процентов… В августе в водопроводе Чжабэя была обнаружена холера, результатом чего стала смерть более двух тысяч аборигенов.

– Этим и кончится, если допустить китайцев к управлению городом, – сказала сидевшая рядом с Лиззи пожилая англичанка.

Лиззи посмотрела на часы: полдень. Через час ей надо быть у Соколова.

Она поднялась и вышла из зала.

Роберт безропотно отвечал на любые вопросы. Лиззи больше не испытывала к нему ненависти, скорее брезгливую жалость. Она таки смогла сделать его кормильцем семьи.

О встречах с Соколовым Лиззи договаривалась через Хобу. Она подъезжала на автомобиле к развлекательному центру «Большой мир», выходила через черный ход и на соседней улице нанимала рикшу. Меньше чем через час возвращалась и покупала какую-нибудь безделушку. Шофер все это время спал на заднем сиденье.

Лиззи ничего не забывала – ни цифр, ни фамилий. Соколов светлел лицом, слушая ее отчеты, и, когда она попросила прибавку, сразу же согласился.

– Мы не скупимся в отношении агентов, работающих на совесть.

Роберт исправно ездил на службу, посещал все клубные мероприятия, но теперь его не волновали даже лошади. Когда Лиззи объявила ему, что Бриттани идет в школу, он несказанно удивился:

– Разве она такая большая?

В его комнате всегда пахло опиумом, и если раньше он стыдливо прятал трубку, то теперь она валялась на ночном столике у кровати.

«Интересно, сколько живут наркоманы?» – думала Лиззи.

На этот раз рикша попался тощий, заморенный, будто только что из тюрьмы вышел. Его все обгоняли, даже кули с доверху нагруженными тачками, но Лиззи не решалась его понукать.

На Татунь-роуд он и вовсе встал – замер, тяжело дыша и утирая пот драной шапкой.

– Послушайте, я тороплюсь… – начала Лиззи и тут заметила, что и другие рикши остановились.

Китаец обернулся к ней, показывая, что не может проехать. Она кинула ему монету и спрыгнула на мостовую.

На проезжей части собрался народ. Мальчишки протискивались сквозь толпу.

Увидев Лиззи, китайцы расступились. Перед мясной лавкой стояли на коленях какие-то люди со связанными руками. Человек с красной повязкой выхватил из ножен меч, махнул… В воздух взметнулись две струи крови, и к ногам Лиззи подкатилось что-то круглое.

Это была голова Хобу.

Бриттани было трудно в школе. Учитель говорил, что она страшно невнимательная и ленивая. Ада по сто раз заставляла ее переписывать урок по чистописанию. Буквы наезжали друг на друга, кляксы расплывались… Бриттани рыдала. С арифметикой дела обстояли совсем безнадежно.

«Может, Бриттани умственно отсталая? – с ужасом думала Ада. – Или это я ничего не понимаю в педагогике? Запустила ребенка, и теперь она учится хуже всех в классе».

Коллор сказал, что последний раз Феликса и Серафима видели в Нагасаки. Куда они делись потом, никто не знал. Ада считала дни: «Я не видела его месяц», «Я не видела его полгода»…

Ночами она представляла, как они встретятся с Феликсом: она придет от Уайеров – а он тут, во дворе, ее поджидает. Эти мысли не давали ей спать – сначала полночи, затем час, десять минут…

Когда Бриттани отправили в школу, Лиззи урезала Аде жалованье – теперь копить совсем не получалось. Аэроплан забрала Нина Васильевна, сбережения – Бэтти, Феликс украл сердце. Ада вглядывалась в свое будущее: она станет худой, бедной тридцатилетней старой девой, красота ее пропадет, и все, что останется, – это воспоминания о напрасных жертвах и «моментах богатства», перепавших от Даниэля Бернара.

Ада заглянула в тетрадь Бриттани:

– Я тебе что диктую? «Автомобиль остановился на Эвкалиптовой улице». А ты что написала? Откуда у тебя взялась «Дубовая улица»?

– «Дубовая» проще писать. Пусть автомобиль туда едет.

Сил никаких нет с этим ребенком!

Дверной звонок отчаянно затрещал. Ада пошла открывать. Лиззи – взъерошенная, с потеками черной краски под глазами – ворвалась в прихожую:

– Где Хобу?

– Я не знаю. Ее и вчера не было.

Лиззи побледнела:

– Почему вы мне не сказали?

– Я думала, у нее выходной.

Лиззи посмотрела на Аду блуждающим взглядом. Послышались шаги, чья-то тень загородила солнце в дверях.

– Добрый день, миссис Уайер. Нам надо поговорить.

На крыльце стоял Джонни Коллор.