Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

С молчаливого согласия Севера его охрана тут же мечами покончила с Плавцианом, не дав префекту издать ни единого звука. Каракалла ликовал. Наклонившись к безжизненному телу старика, он вырвал клок волос из его головы и помчался в покои матери, где застал Юлию Домну сидящей наедине со своей женой, Плавциллой. С криком «Вот он, ваш Плавциан!» он кинулся к растерявшимся женщинам. Дион Кассий и Флавий Филострат, примчавшиеся в покои императрицы, стали свидетелями этого дикого торжества Антонина. Они также увидели нескрываемое счастье в глазах Юлии Домны и животный ужас, застывший на лице жены Каракаллы. Как показали дальнейшие события, Антонин был оправдан, и худшие ожидания Плавциллы подтвердились. Вскоре ее, прожившую на Палатине в законном браке с Антонином целых три года, сослали на Сицилию, приговорив к забвению, что значило по законам Рима вымарывание ее имени со всех надписей и документов и уничтожение ее изображения во всех скульптурных формах. Каракалла открыто угрожал жене и признался, что как только он станет единоличным правителем, то покончит с ней окончательно.

Септимий Север принял меры к расследованию заговора, и можно было ожидать череду смертных приговоров, как случалось прежде. Однако на этот раз никого не казнили, только одного сенатора приговорили к изгнанию.

…Будь его воля, Антонин без промедления разрушил бы эту ненавистную ему квадратную арку, всякий раз напоминающую о все еще живой Плавцилле, однако строительство этого на первый взгляд ничем не примечательного сооружения являлось частью работ, связанных с организацией Секулярных игр, которые с величайшей помпой были проведены в Риме в том же году. Почетная роль в проведении этих незабываемых торжеств отводилась Юлии Домне наравне с Севером. Подобные игры, согласно традиции, проводились в империи каждые сто десять лет. Самые пышные провел Октавиан Август ровно 220 лет назад, позднее организатором был Домициан, однако то действо, которое видели римляне, и которое осталось в памяти народа на долгие века, было создано именно творческим воображением Юлии Домны. Эти игры превосходили все доселе проведенные не только красотой и пышностью, но и огромными затратами по их организации. Даже великий Август не мог помыслить о подобных расходах. Каракалла горько усмехнулся при мысли о мелких затратах на предстоящие однодневные лудии в сравнении с тем, что было каких-то восемь лет тому назад. Всего через год после Секулярных игр он спас Юлию Домну от интриг подлого Плавциана, а сам избавился от назойливой жены. Мать, как ему казалось, была у него в вечном и неоплатном долгу. Он навсегда запомнил сияющие глаза Юлии Домны – глаза благодарной женщины, готовой тогда на все.

Взрыв диких возгласов и неистовых воплей в цирке, до которого оставалось несколько сотен шагов, всколыхнул весь город. Волна мощного гула прокатилась по узким улицам Рима, приводя всех сограждан в трепет. Каракалла, вздрогнув, мгновенно понял, что это значило. Это его ненавистный брат и соправитель Гета появился в своей ложе, и громкое приветствие фракции «зеленых» заставило лицо Антонина исказиться гримасой. Не в силах унять волнение, он ускорил шаг, торопясь занять место в своей ложе.

«С ним что-то надо делать!» – непонятно отчего вдруг вспомнились Каракалле слова матери, относившиеся тогда к Плавциану. Антонин поежился, отдавая себе отчет в том, что мысленно повторил эти слова, но имел он в виду при этом отнюдь не старика-интригана, а…собственного брата Гету. Злоба к младшему брату перекосила его рот, и от своей решительности он содрогнулся. «Мать, во всем виновата только она. Она до сих пор не знает, как поделить власть между нами. Раздел империи на равные части пополам ее не устраивает. Значит, кто-то должен умереть. И это будет он! Юлия Домна мне обязана, ведь если бы не я, коротать бы ей бесконечные дни в изгнании где-нибудь на Липарских островах. Она должна меня понять, она поможет мне. Я уверен, она и простит меня, если…» Таившаяся еще недавно только в его подсознании, эта мысль обрела теперь форму навязчивой идеи и захлестнула все его существо, притупив даже беспокойство по поводу начинающихся ристаний.

Антонин размашисто шагал к Большому Цирку, полный тревожных дум, и даже не ощутил, когда слуги надели ему на голову тяжелую золотую зубчатую корону. Именно ее носил незадолго до смерти отец. Приближаясь к монументальному зданию Циркуса Максимуса, Каракалла невольно восхищался величием наложенных друг на друга трехэтажных аркад, облицованных мрамором. Такое архитектурное решение напоминало амфитеатр Флавиев, громада которого была так любима римлянами. Но колоссальных размеров Большой Цирк, превосходивший амфитеатр Флавиев в несколько раз, потрясал граждан города и размером, и декоративным оформлением. Под кровлей мраморных аркад цирка разместились лавочники, торговцы пирожками и жареным мясом, астрологи и проститутки.

Большой Цирк. Рисунок: Санчурский Н. Краткий очерк римских древностей. СПб, 1897. С. 14

Появление Каракаллы на публике в своей ложе, огороженной от брата всего лишь невысокой деревянной стенкой, обложенной разноцветными шелковыми подушками, вызвало буйный восторг во фракции «синих». По трибунам прокатился стон. Личное присутствие августейших лиц поднимало градус эмоций и вызывало трепет в римской толпе. В хаосе переполненных трибун, вместивших четверть миллиона зрителей, не было видно ни скамей почерневшего мрамора, ни ступеней, ни перил. Каждый, кто хотел достать себе место в цирке, пришел сюда с восходом солнца. Кутаясь в шерстяные плащи, зрители ждали весеннего тепла. Но лучи утреннего февральского солнца пока не могли пробиться вовнутрь чаши Большого Цирка, чтобы обогреть продрогших любителей скачек, они лишь скользили с холмов Квиринала по высоким арочными стенам и касались верхушки обелиска Рамзеса II, стоящего в самом центре цирковой «спины» бегового поля.

Наконец в какой-то момент заостренный и покрытый золотом пик иглы обелиска, привезенный еще Августом из покоренного Египта, начал отражать лучи на трибуны, а скульптура горящего факела, установленного на самой его оконечности, также сделанная из золота, загорелась на солнце, будто превращая обелиск в горящую свечу. В это мгновение набожные римляне встали с мраморных скамей и, простирая руки к небу, благодарили Богов за счастье лицезреть предстоящие ристания. Как только солнце начало освещать беговое поле, председательствующий на Играх курульный магистрат и его представительная свита приступила к своим обязанностям.

На верхних ярусах переполненных трибун молодые люди обоих полов и разных сословий, перетасованные волею случая, имели приятную возможность познакомиться друг с другом. Не зря Овидий в поэме «Искусство любви» советовал своим ученикам посещать цирк, ведь здесь, в цирке, томные прелестницы искали себе мужей, а ветреницы – приключений. В секторах, где места были расположены ближе к беговому полю, переливаясь многоцветием праздничных туалетов, собирались изумительные красавицы из тибрских дворцов. Пышность нарядов, блеск драгоценных камней, опахала из павлиньих и страусиных перьев, аромат благовоний – все это создавало атмосферу грандиозного праздника. Но чувства дружбы и семейственности, любовь к Отечеству и благородная набожность отступали на второй план, когда вставал вопрос, победят ли на скачках «зеленые» или «синие». Великий Плиний, про которого римляне говорили, что он знал почти все, в письмах, адресованных своим друзьям, выражал недоумение по поводу того, что тысячи мужчин, которых никак было нельзя отнести к разряду римской черни, забывая обо всем, вновь и вновь фанатично следят за мчащимися по полю лошадьми с колесничими и безоговорочно преданы тряпке цвета своей партии. Население великого Города было поделено на 4 части, а точнее на 4 цвета: белый, зеленый, синий и красный, и каждый гражданин с рождения и до гробовой доски был предан своей партии, фракции, а точнее тряпке, как называл все это Плиний-младший, историк, писатель, близкий друг великого императора Траяна и один из очень немногих римлян, кто никогда не посещал цирка.