Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

Каракалла подал знак, раздались звуки труб, и по команде военного трибуна была тотчас поднята на ноги вся личная охрана принцепса. В черном небе вспыхнули сотни масляных факелов. Строй ночной стражи растянулся на расстоянии вытянутой руки до самой решетчатой ограды мавзолея, украшенной бронзовыми павлинами. Туда и направился Антонин, так и не пожелавший снять с плеч серый бесформенный плащ, скрывающий знаки императорского величия на тунике пурпурного цвета.

Весь следующий день в цирке шла тренировочная муштра, чередующаяся с бесконечными согласованиями планов на каждую гонку. В завершение тяжелого дня без исполнения песен и организации фейерверка все выпили вина. Тишину Вечного города нарушали только редкие крики птиц над быстрыми волнами Тибра.

На следующее утро в день ристаний старший сын божественного Севера проснулся довольно поздно, когда лучи февральского солнца уже коснулись золоченой крыши храма Юпитера на холме Капитолия. Спальнику было не велено будить императора, пока тот сам не подаст голос с дозволением войти, поскольку ночью в его временные покои доставили двух известных в городе пленительных танцовщиц родом из Палестины. Личной охране Каракаллы, сменившей ранним утром преторианскую ночную стражу, было неведомо, что император прогнал от себя чаровниц почти сразу, как только почувствовал, что в очередной раз насладиться темноволосыми красавицами ему не удастся из-за нахлынувшего на него приступа потери потенции. От этого недуга его с переменным успехом лечил ученик прославленного Галена, оставившего после себя рецепты приготовления снадобий, облегчавших когда-то страдания самого Коммода, жаждавшего ежедневных утех для своей безжизненной плоти. Императорского лекаря той же ночью прогнали взашей.

Антонин как бывалый солдат оделся быстро и без посторонней помощи в то, что было заранее тщательно подготовлено для выхода императора в народ. Он спешил, поэтому серебряный сосуд с водой и полотенце, которое держал в руках спальник, ему не понадобились. Прошли целые сутки с тех пор, как священный праздник завершился, и с восходом солнца римлянами завладели другие настроения, далекие от траурных. Галльский серый каракалл остался лежать нетронутым на табурете, а на плечах императора теперь сверкал пурпурный шелковый плащ на белой подкладке. Он был застегнут только на одну фибулу, причем игла застежки закрывалась декоративной золотой накладкой, в центре которой сиял крупный синего цвета драгоценный камень. Хотя на свежем воздухе было прохладно и ветрено, Антонин отказался надевать головной убор, принятый для торжественных случаев, до тех пор, пока не доберется пешим порядком до Большого Цирка. Отсюда, с холмов Ватикана, уже было слышно дыхание проснувшегося Циркуса Максимуса. Он, как оживший вулкан, издавал монотонный гул, угрожая скорым взрывом.

Путь к Палатину воины дворцовой стражи выбрали кратчайший и совсем не спешили перебираться на противоположную сторону Тибра, как хотелось бы императору, чтобы не пересекать уже заполненное праздным народом Марсово поле. Реку Каракалла перешел через мост Эмилия и сразу оказался на форуме Боариум.

Пересечь форум и добраться до цирка было невозможно, не пройдя мимо квадратной, совсем небольшой, арки аргентариев, построенной на деньги местных банкиров в честь всей семьи Северов. Много лет Антонин намеренно обходил это место. И хотя прошло уже добрых семь лет, как на барельефах арки изображение бывшей жены Антонина Плавциллы было вымарано, Каракалла волей-неволей вспоминал имя той, которую он никогда не желал, и любое воспоминание о которой вызывало у него только чувство раздражения, и возможно являлось, по мнению врачей, причиной неожиданных вспышек временной импотенции. Антонин невольно замедлил свой спешный шаг, и, бросив взгляд на барельеф квадратной арки с изображением родителей, стоящих у алтаря, поймал себя на мысли о том, как давно он здесь не был. Ему опять вспомнилось, как отец решительно уговаривал его взять в жены дочь Гая Флавия Плавциана. Вспомнил, как ровно десять лет назад рабы переносили на Палатин приданое дочери друга отца, которое было столь огромно, что историк Дион Кассий как-то в беседе с ним, Каракаллой, съязвил, что такого приданого с лихвой хватило бы на пятьдесят достойных Каракаллы принцесс.

Антонин ненавидел Плавциана не только за его дочь, ставшую ему женой, но и за то, что тот, совсем не страшась имени императора, смел называть себя самым влиятельным гражданином Рима после отца, хотя Каракалла к тому моменту был уже более пяти лет, как объявлен отцом своим полноправным соправителем и носил титул Августа. После женитьбы долгожданный титул Августы вместе со всеми привилегиями, в том числе и правом чеканить монеты со своим изображением, получила и жена его, Плавцилла. Отцу ее, Плавциану, стали воздвигать памятники, пышностью превосходящие статуи правящего императора, причем в храмах возносились публичные молитвы Богам за его здоровье.

Доверенное лицо, земляк и друг отца, будучи не только префектом претория, но и градоначальником Рима, он сумел опутать семью императора Севера своими осведомителями и стал собирать и распространять по городу оскорбительные слухи о самой Юлии Домне, а ее знатных подруг, почтенных матрон, подвергал допросам, выбивая у них нужные показания. Августа Юлия Домна, почитаемая народом Рима и сенатом как «матерь лагерей сената и отчизны», чьи бюсты и портреты выставлялись во всех больших и малых городах империи, была вынуждена от страха за свою жизнь отойти в тень и удалиться от всех государственных дел, уединившись в своих покоях на Палатине. Окружив себя софистами и философами, она не покидала границ дворца, лишь бы всемогущий Плавциан, которому во всем потакал император, не обвинил ее в измене мужу и в заговоре против него, о чем Плавциан собрал, как ему казалось, неоспоримые доказательства.

Коварный префект претория не скрывал неприязненного отношения и к своему зятю, который демонстративно отказывался посещать покои своей жены несмотря на суровые требования отца. В редкие часы уединения Юлии Домны со своими сыновьями, без страха быть подслушанной, она делала недвусмысленные намеки, что необходимо срочно что-то делать. Антонин любил свою мать, а, точнее, мачеху, всем сердцем, не только как послушный сын, но и как влюбленный в нее юноша, в чем часто признавался отцу, говоря, что любил бы только ту женщину, которая была бы такой же прекрасной, как мать. Эти смелые откровения сына смущали и пугали Севера, может быть, поэтому император силой заставил сына жениться, чтобы отвлечь его, как казалось принцепсу, от позорных и крамольных мыслей.

После настойчивых материнских намеков решительному и импульсивному Антонину однажды пришел в голову смелый, хотя и не особо хитроумный план. Он задумал первым оговорить Плавциана перед отцом и обвинить его в заговоре. Это действительно могло выглядеть вполне правдоподобно, поскольку незадолго до этого умер брат отца, носивший, как и его младший брат, имя Гета. Проницательный старик, будучи уже на смертном одре, призывал Севера быть бдительным со своим префектом претория и прекратить так безоглядно во всем ему доверять. Едва отец вернулся в Рим из своей загородной резиденции, что находилась в Кампании, где он готовил очередную военную реформу со своими юристами и назначил аудиенцию членам госсовета, как Каракалла, прознав, что Плавциан по необъяснимой причине стал вдруг носить под тогой панцирь, попросил отца о срочной личной аудиенции и сообщил принцепсу о готовившемся против него заговоре во главе с самим префектом претория. Отец счел доводы сына во многом вздорными, однако, выслушав его, тут же вызвал к себе своего друга. Едва Плавциан попытался привести доводы в свое оправдание, как Каракалла кинулся к нему, сдернул с префекта тогу и, срывая голос, стал выкрикивать в его адрес обвинения. Затем крепким ударом кулака в лицо он сбил старика с ног и, поставив ногу на металлический панцирь врага, потребовал от отца смерти государственного преступника немедля, не дав заговору развиться.