Театр для Теней. Книга 1 - Наталия Аникина

— Госпожа-а, — болезненно проскрипел он, склоняя голову, — я сказал всё, что мог сказать сейчас. Даже твоей воли не хватило на то, чтобы заставить меня ответить на твои вопросы, неужели ты думаешь, что может хватить моей? — Он вздохнул и как-то… сдулся, Алу даже показалось, что его рёбра стали выпирать под пёстрой кожей. — Должно пройти время, прежде чем я смогу говорить об этом снова. И не я назначаю срок.

— А кто? — упрямо спросила сианай, но так и не дождавшись ответа, раздосадованная, смогла-таки подняться на ноги и, пошатываясь, пристально взглянула на Балфишрейна. — Это была Фай? Такрен Фай из Бездны?

Карг только покачал уродливой головой.

— В Лэннэс я слышал это имя, и не раз, — неприязненно оскалился он и лишил Алу последней надежды узнать хоть что-то: — Но она здесь ни при чём. Насколько мне самому известно.

— Хорошо, я понимаю твоё положение. Но о каком сроке идёт речь? Как долго… ты должен молчать?

— Я не знаю, моя госпожа. Я знаю… и значу так мало. Но, думаю, рано или поздно время придёт.

* * *

Направляясь на встречу с Ирсоном, Анар обдумывал всё то, что услышал от Фай и Мейва за последнее время. Он не поверил ни единому слову Такрен насчёт того, что Аласаис в каких-то своих целях смогла изменить его Путь (или уговорила Тиалианну сотворить его на заказ — что одно и то же). Анар силился понять, зачем Фай мучила его уши всей этой нелепицей… Уж не затем ли, чтобы убедить его, что раз сама наэй без зазрения совести преступила один из фундаментальных законов Бесконечного, то и он, Анар, имеет полное право нарушать его установления. И её установления — тоже.

И эти сливояблоки Такрен, без сомнения, подсунула ему с той же целью. Чтобы он стал таким же, как она… или как бедняга Мейв. Куцехвоста — потерянного, мучающегося сомнениями и сожалениями — она сумела оторвать от его прежнего окружения, прочно привязать к себе и, как следствие, могла впредь использовать в своих целях — какими бы они ни были. Видимо, с Анаром ей хотелось поступить точно так же.

Но Фай просчиталась: выбить почву у него из-под лап, отвратить его от его природы и его богини оказалось намного сложнее. Анар слишком любил Аласаис и… слишком уважал Бесконечный, служение которому было целью её существования. Это колоссальное, прихотливо устроенное, вечно развивающееся нечто, кажущееся то хрупким, то незыблемым, то мудрым и внушающем почтение, то нуждающимся в опеке — оно рождало в сердце Анара очень сложные и тёплые чувства. И он ни за что не променял бы близость к нему и к ней на любые знания или эту мнимую свободу ума, которой так кичились Фай и Мейв… Хотя, как всякий алай и дракон Изменчивого, он высоко ценил и то и другое.

«Все алаи казались мне жалкими, зашоренными рабами своего естества…», — повторил он про себя слова Куцехвоста. Отсутствие у кошек Аласаис интереса к тому, куда при смене облика деваются их тела и вещи, Куцехвост считал примером «ограниченности мышления» своих соплеменников. И его, Анара, ограниченности тоже. Но Анар не чувствовал себя скованным никакими запретами. «Почему Мейв не считает признаком той же ограниченности то, что мне или ещё какому-то коту не хочется прыгнуть в огненное озеро? — думал он. — Пример, наверное, не самый точный — вон ан Камиан может запросто сигануть в огненное озеро, любопытствуя: что он почувствует, умирая таким экзотическим образом? Но… но и он захочет прыгнуть только в том случае, если будет уверен, что у него есть запасное тело, а нервы — достаточно крепкие для подобных экспериментов. Если интуиция скажет ему: да, давай, прыгай, можно! А если не скажет — ан Камиан обойдёт озеро стороной, заткнёт своё любопытство до лучших времён. Так что же — объявить его за это „рабом своей природы“?!

Тогда и сам Мейв — точно такой же раб. Если интуиция, дух кошки, говорит ему, например, не ходить через некую пещеру, он туда и не пойдёт. Не пойдёт — и всё. И не важно Куцехвосту, в отличие от какого-нибудь неалая, который тут же начнёт задавать вопросы: что да как, что там, в этой пещере произойдёт — потолок обвалится или завяжется очередная драка? Он и задумываться об этом не будет, полностью доверяя своему чутью.

„Да, сам-то он — доверяет и не толкует это как несвободу! Почему же другим зазорно прислушаться к своему духу кошки, когда тот не велит им лезть в какие-то философские или магические дебри. Заниматься изысканиями, от которых, как они верно чувствуют, толку будет не больше чем от прыжка в ларшевое озеро? В чём здесь несвобода? В том, чтобы оберегать себя чтобы блюсти свою выгоду? Непонятно…“ — помотал головой Анар.

Соплеменники Анара, драконы Изменчивого, тоже носились со своей свободой как с писаной торбой, но и они, если следовать логике безднианских алаев, не были свободны целиком и полностью. „Мы можем делать всё, что захотим“, — вечно твердили драконы. Но ключевое слово здесь — захотим. Оно исподволь накладывало на детей Повелителя Ветров ничуть не меньше ограничений, чем общественная мораль или закон — на представителей других народов. Драконам Изменчивого по определению не могло захотеться великое множество вещей, например, им не пришло бы в голову кого-то ограбить, попытаться подчинить себе или убить ради удовольствия равно как продать себя в рабство или связать кабальным контрактом — хоть ради какой выгоды.

Это „нехотение“ было одной из особенностей душ, которые Повелитель Ветров выбирал из мириад других, чтобы они родились его детьми — именно на душах… такого типа мог прижиться дух драконов Изменчивого. Этот внутренний запрет — если его вообще можно так назвать — был настолько органичен их природе, что как запрет не воспринимался вовсе… Во всяком случае, до тех пор, пока какой-нибудь „благодетель“ вроде Фай не брал на себя труд открыть глаза несчастному пленнику самого себя.

Так, допустим, Такрен смогла доказать дракону Изменчивого, что он, Дух Свободы, на самом деле не свободен полностью. И что дальше?.. На что она рассчитывает? Что припёртый ею к стенке бедняга из принципа начнёт насиловать себя и делать то, что ему делать отнюдь не хочется, что для него противоестественно? Навряд ли. Скорее, он просто пошлёт её куда подальше, заявит, что ему и так неплохо живётся. Что свобода — свободой а природа — природой.

Да как можно не понимать, что нет смысла пытаться освободиться от своей природы! Можно сменить цвет кожи или волос, поя да хоть всё тело целиком, но невозможно изменить анатомию своей души — а именно это тончайшее строение в конечном счёте определяет, каким будет твой дух, твои стремления и желания, твой Путь, наконец… Какая нужда в подобных попытках? Во имя чего издеваться над собой?..

Переламывать кости своей душе ради Великого Вселенского Блага? (Хотя о чём это он? Фай, Мейв — и мысли о благе… Смешно!) Но Бесконечный не делит существ на хороших и плохих, для него есть лишь существа на своём месте и не на своём. Любые задатки могут развиться десятками разных образов, и работа Тиалианны, Веиндора и Аласаис как раз и состоит в том, чтобы окружение существа оказалось таким, в котором задатки эти будут развиваться в созидательную, продуктивную сторону. Так или иначе.