Неистощимая - Игорь Тарасевич

Хмурый Райан вытащил из кармана черный пятидюймовый овальчик с разноцветными кнопочками – классический автомобильный пульт с сигнализацией, разве что сам ключ при пульте отсутствовал, посколькy в буровой отсутствовал за ненужностью замок зажигания. Райан пикнул одною из кнопочек – буровая никак не отозвалась.

– Who blabbed ahead of time?![221] – ослиным своим ревом заревел Маккорнейл.

– Yesterday we were at the restaurant. Do you remember, boss?[222] – на темном лице второго инженера, Кристофера, появилась кривая усмешка. – We all drank there at the restaurant. And almost did not drink here… Do you remember?[223]

– No![224] – отрезал Маккорнейл.

– Че это они собачатся? – спросил, не вставая от насоса, полицейский. – У меня указание, чтоб было все это… Без происшествий. А то, знаешь… А то…

– От них происшествий больше не будет, – словно бы пифия, отвечала Хелен. – Ты давай, делай, что тебе приказано. Они свое уже все сделали!

И Хелен очень неприятно захихикала. Как китаец: – Хи-хи-хи-хи…

– А я и делаю, твою мать, сука! – закричал полицейский и вновь нервно повернулся к насосу.

Мы не знаем, как это произошло, но все четыре полицейские руки вдруг одновременно оказались на красном шестигранном вентиле, открывающем подачу шлама на гора». Не сговариваясь, старлеи молча сорвали вентиль. Из оголовка шланга выкатилось несколько капель бесцветной влаги, но насос, разумеется, не будучи запущен, не заработал, неистощимая струя не ударила, против ожидания полицейских, в небо. Кузнецов поднялся, подошел к другому пульту – на боковине буровой установки и попытался запустить насос – тщетно, солярка-то закончилась еще ночью, вот буровая и не фурычила; двигатель чихнул пару раз и затих. А Шумейкин вдруг тяжело задышал и страшным звериным движением припал к выходящему из вертлюга[225] красному оголовку штанги, словно бы голодный волк к хлещущему кровью горлу козленка. Мгновение Шумейкин обсасывал оголовок, потом отвалился от него, вытер рукою губы, как вурдалак, и тоже поднялся. Англичане и отнаряженный администрацией мальчишка-шофер из-за руля микроавтобуса англичан – поскольку и Райан, и Кристофер отказались веcти – все молча смотрели на стражей порядка, ожидая дальнейшего выполнения указаний русского шерифа.

– What are they? – повернулся Маккорнейл к Хелен. – Crazy?[226]

– Work…[227] – коротко объяснила Хелен и тихонько отнеслась уже к Кузнецову как старшему наряда: – Ребята, вы что время тянете? Надо немедленно установку вывозить отсюда…

– Our police in Scotland is crazy too,[228] – сообщил английский гость.

Теперь оба стража по-волчьи ощерились и засмеялись, словно бы поняли сказанное.

– А ничё, блин… У нас приказ буровую опечатать, а при невозможности опечатать – взорвать. Поняла? У нас никаких тебе печатей нету ни хрена. А вывезу ее как я тебе, блин? У ей вон, глянь, конкретно колеса порезаны… Щас взорвем, на хрен. Поняла?

Нам даже показалось, что старший лейтенант Кузнецов хотел еще добавить «сука английская», совершенно не предполагая, что эти слова стали бы полною правдой – Хелен и в самом деле являлась, во-первых, сукой, что для нас с вами непреложный факт, дорогие мои. Если она стучала сразу по нескольким адресам. А во-вторых, именно самой настоящею английской сукой, потому что у нее имелся английский паспорт на имя Helen Vancloss. Ван Клосс – фамилия голландская, так что Хелен являлась еще и самой настоящей голландскою сукою, и у нее имелся еще и голландский паспорт на почти ту же фамилию Helen van Kloss. Всего этого простой русский старлей полиции знать не мог, но чувства! интуциция! И не надо ему говорить, что ему, блин, надо и что не надо щас делать!

– Какие тут печати, Боже мой, – потерянно произнесла Хелен. И вдруг заорала: – Взрывай! Взрывай скорее!

– What’s wrong with you, my girl?[229] – обеспокоенно спросил Маккорнейл.

Вдруг оба полицейских, ничего более не говоря, рысцою побежали к своей машине, вскочили в нее и уехали.

Время безумно уплотнилось.

В эту самую минуту полковник Овсянников со своими сотрудниками, осваиваясь в еврашкинской противооливкой форме, въезжал по поваленным воротам на двор Валентина Борисова – уже не сам за рулем, разумеется.

Голубович уже выспался и проснулся совершенно здоровым, преодолел красное картофельное поле под жесточайшим ливнем, уже разделся догола и отправился на Mариковой машине в город и вышиб Мормышкина из своего кабинета.

Уже Ритка Ящикова бросала у себя в номере шмотки в чемодан и вызвала такси до вокзала, причем операторша в колл-центре почему-то приняла заказ со странным смехом.

Уже опустились на дно Нянги и теперь обнялись навек – так их обнявшиеся скелеты навсегда и занесет илом, никогда их не найдут – Коровин и Пэт. А секретаря Максима пронесло над ними дальше вниз по течению – к самой Балтике.

Уже Мормышкин, почесывая яйца – да что там за яйца! мелкие, как перепелиные! третьей категории! сидел, прикованный к креслу, в микроавтобусе и не звал никого, и уже не всхлипывал.

А Ирина Иванова-Петрова достала из сумочки смартфон, напикала на дисплейчике номер и, не обинуясь, сказала своему абоненту, не понимая, что звонит словно бы в далекий, давно уже прошедший день:

– Прибыли, Вадик. Целую тебя.

Она мгновение послушала ответ, оглянулась на толпу и доложила:

– Старая смена была в отключке. Новая почудила и уехала и ночных ментов увезла… Как это «не обращай внимания»? Тут ни одного мента сейчас нет…

Но ее абонент уже отключился. Она еще раз оглянулась и теперь увидепа то, на что смотрели остальные: со всех сторон к Борисовой письке шли и ехали люди. Весь холм представлял собою движущийся муравейник. Пешком, на велосипедах, на мотоциклах и скутерах, на тракторах, иногда и верхом – в Глухово-Колпаковской губернии кое-где еще держали лошадей, а чаще – на гудящих в человеческой гуще машинах вся область шла и ехала сюда, к ним, в единственную обетованную точку мироздания.